— Э-э… твое высокопревосходительство, — проблеял уйбуй, приоткрывая дверь.
— Вон!!!
В подкрепление слов фюрер пальнул из дробовика.
Иголка и Контейнер, оставшиеся ждать десятника этажом ниже, переглянулись и, пробормотав: «Он сам этого хотел», отправились помянуть командира в «Средство от перхоти».
— Обнаглели, сволочи! Госуфарственным фелам мешать! Уфавлю!
Кувалда перезарядил дробовик и принялся расхаживать по кабинету.
— Кругом обман! Кругом заговор! Я вас вывефу на чистую вофу! Я вам покажу, фесять процентов! Мерзавцы! Измена!
— У меня как раз список смутьянов заготовлен… — пропищал кто-то, заставив фюрера остановиться и вскинуть оружие.
Единственный глаз Кувалды цепко оглядел помещение, но источника звука не обнаружил.
— Привифение или глюк?
Писк не повторился. Фюрер подошел к окну, подумал, допил бутылку и швырнул ее на улицу. Но схитрил: стрелять по улетающему снаряду не стал, а резко обернулся.
Никого.
— Лафно, выхофи, не стану тебя убивать.
Тишина.
— Вот, клафу фробовик на стол. Выхофи!
Лежащий у дверей Копыто поднял голову и улыбнулся:
— Фюрер, ты честно-честно меня убивать не станешь?
— Тьфу, мля, я-то фумал, привифение какое залетело… — Кувалда поковырялся в баре, вытащил последнюю бутылку виски, отвинтил пробку, глотнул и осведомился: — Хрен ли тебе нафо, животное?
— Казнительный список принес, — сообщил уйбуй и приятно улыбнулся: — Там без тебя такие разговорчики идут — сплошная измена. Народ говорит, что ты, в натуре, спятил. Не весь, конечно, народ, только некоторые, мля, и я о них как раз…
— У меня фепрессия, — поведал одноглазый.
Копыто сделал понимающее, даже сочувствующее лицо, но было видно, что значение слова «депрессия» от него ускользает.
— Понимаешь, фруг, — разоткровенничался фюрер после очередного глотка кукурузного пойла, — врачи говорят, я тонко чувствую мир. Я этот, как его… эмпат, мля.
Уйбую отчего-то показалось, что произнесенное вождем слово имеет отношение к понятию «гомосексуализм», и он на всякий случай сделал шаг назад.
— Я фуши чувствую. Я переживаю. Не могу спокойно бефу чужую переносить. Погофа изменится — у меня фепрессия. В новостях чего услышу — фепрессия. Фожфик за окном покапает, — а мне тяжело.
— Ты, высокопревосходительство, допился, похоже. Я понимаю, без виски нам никуда, но меру знать надо.
Но Кувалда не услышал уйбуя. Он погрузился в себя и свою эмпатию.
— А когфа пофстава случается, я вообще с ума схожу.
— Ты список казнительный подпиши и страдай себе дальше — я все, в натуре, улажу.
Фюрер с минуту буравил верного Копыто взглядом, после чего рыгнул и махнул рукой:
— Не понимаешь ты ни черта. Темный. А все из-за чуфов проклятых. С земель нас согнали, Запафные леса разорили, вот и пошла цивилизация кое-каким боком.
— Чего случилось-то? — Уйбуй догадался, что Кувалда немного пришел в себя, и решил прояснить ситуацию. — Ты чего в запой ударился? Война, что ли, грядет? Или шасы проценты по долгу подняли?
— Не пофняли, но все равно обманули, — признался фюрер.
— Как?
— А вот так! Опоили меня и обманом заставили пофписать бумагу, по которой мы всего фесять процентов контрибуции получим…
— Всего десять процентов?!
— Как я нарофу в глаза смотреть буфу? — Кувалда покосился на уйбуя. — Бойцы, небось, пофсчитывают, по сколько на кажфого выйфет?
— Подсчитывают, — не стал скрывать выходец из народа.
— А не хрена пофсчитывать раньше времени! Сглазили, мля!!
Кувалда присосался к бутылке. Копыто почесал в затылке, прикинул, что и как, и поинтересовался:
— Ну, опоили, это понятно. Это мы народу скажем. А другие условия они тебе предлагали?
— Госуфарственная тайна.
— Не хочешь говорить — не надо. Я пошел.
Уйбуй повернулся к дверям.
— Пофожфи, — сдался фюрер. — Префлагали они фругие условия.
— Какие?
— Говорили, фавай, мол, стартовый капитал, оплачивай все расхофы, тогфа получишь восемьфесят процентов контрибуции.
— И ты отказался?
— А я с тобой уже разок пофписался оплачивать расхофы, — огрызнулся одноглазый. — Хватит!
С этим заявлением Копыто спорить не стал. Ему до сих пор периодически снились кошмары на тему недавних событий, в ходе которых он чудом — чудом! — по-другому и не скажешь, сумел вернуть взятый у Кувалды миллион.
— Вкладываться в рискованный бизнес опасно, — глубокомысленно изрек уйбуй. — Ты не вложился — молодец. Казну семейную сберег. Так народу и скажем.
— Хреново мне, — проныл фюрер.
— Из-за чего?
— Фенег хочу.
— Давай банк ограбим.
— Нельзя.
— Почему?
— Потому что мы сейчас врофе как жертвы произвола. Все нас любят и жалеют. А банк ограбим — опять ругать начнут. — Кувалда почесал живот. — Фа и контракт, что мне эти живоглоты пофсунули, запрещает. Велено нам тихо сифеть.
— А мы банк ограбим и скажем, что не мы виноваты, а чуды. Потому что они нас с пути истинного сбили. Судьба у нас такая, мля.
— Чуфы только и жфут, чтобы мы облажались. Тогфа они всем фокажут, что мы разбойники, контрибуцию платить не станут, фа еще и нас порежут.
— А если не банк, а склад какой-нибудь?
— Умный ты, как вобла на крючке.
Дикари помолчали. Фюрер допивал бутылку. Копыто, поразмыслив, вытащил из кармана фляжку и поддержал почин руководства. Некоторое время в кабинете слышалось лишь свистящее досасывание.
— Обифно, что шасы нашими руками наш жар себе загребают, — вернулся к печальной теме Кувалда.
— Надо придумать что-нибудь, чтобы в эту волну влезть.
— Ты чего, на море собрался?
— Нет.
— А что за волна?
— Какую шасы гонят.
— Понял.
Выпили еще по чуть-чуть. Экономно, потому как и во фляжке, и в бутылке оставалось совсем немного живительной влаги.
— Весь Тайный Город о нас говорит, и все нас жалеют, — протянул Копыто. — Правильно?
— Ну.