— Скажу то же, что и думаю, — откликнулся первый ворон. — В лесу Госпожи нет ни фальков, ни хабитов, ни кречетов. Слава Госпоже!
— Слава Госпоже! — вслед за собратом повторил седой корвус. — Что ж, твое счастье, свистун, что ты заинтересовал Госпожу. Валяться бы сейчас твоим перьям под деревьями, хабит разделал бы тебя за милую душу.
— Почему ты называешь меня свистуном, корвус? — со смелостью обиженного возразил Тирд. — Я ведь тоже знаю немало прозваний для вашего брата, Черного народа. И среди них есть немало еще обиднее…
Седой озадаченно взглянул на голубя и даже крякнул как весенний скворец.
— Ну, как… Вы же всегда свистите при полете, голубиная семья. Перья у вас так устроены, что ли… Или, может, крылья.
— Ты ошибаешься, мой верный Искусник, — раздался нежный мелодичный голос. И тут же возле дупла опустилась давешняя голубка. Теперь она уже не казалась такой синей, как в первый раз; ее перья и пух выглядели сизым пеплом, мягко обволакивающим миниатюрное и очень изящное тело. Голубка походила на молодую горлинку, но выглядела гораздо мельче ее, как все маленькие вяхири, и корвусы наперебой величали ее своей госпожой. Тирд на всякий случай тут же приосанился и распушил перышки на шее.
— Наш гость — почтовая птица. К тому же — на королевской службе, — мягко и учтиво пояснила голубка. — А почтовые птицы, как известно, не издают свиста при полете. В отличие от нас, простых лесных голубей, — лукаво добавила она, словно желая напомнить, что и она, здешняя госпожа, тоже принадлежит к голубиному народу.
Устыженный ворон низко склонил голову, признавая свое заблуждение.
— Добро пожаловать в наш лес, добрый странник, — улыбнулась голубка.
Тирд не случайно состоял на королевской службе — этикет и политес в таких случаях он знал отменно. Поэтому голубь высоко подпрыгнул, даром что еще нетвердо стоял на своих красных лапках, сделал глубокий реверанс и раскрыл хвост веером, трепеща и потрескивая каждым пером. Один из воронов при этом презрительно сморщился и повел клювом набок, точно говоря: ох уж мне эти придворные церемонии! Но Тирд и клювом не повел — все его внимание было устремлено на прекрасную сизую голубку, умевшую непостижимым образом ежедневно менять цвета своего нежного оперения.
— Благодарю, высокая госпожа, — учтиво и утробно проквохтал Тирд самым низким, мягким и бархатным голосом, на который он был только способен после всех потрясений. — Я признателен тебе за свое спасение, равно как и твоим достойным рыцарям.
Он вежливо раскланялся по обе стороны голубки. Корвусы, однако, ничем не проявили ответного расположения; напротив, один даже хрипло каркнул в ответ, точно говоря открыто, без обиняков: кончай трепаться, свистун!
— Благодарю и тебя, королевский посланник, — ответила чудная голубка. — И заодно прошу извинить моих слуг за неучтивость — они теперь обеспокоены.
— Весьма обеспокоены, госпожа, — немедленно откликнулись обе черные птицы. — Появление хабифалька в твоем лесу не случайно. Значит, не исключены и другие гости.
— Ах, милые друзья, с вами мне ничего не страшно! — улыбнулась сизая голубка. А в сердце Тирда шевельнулось легкое подозрение: он-то был уверен, что давешний ястреб удрал вчера именно при появлении этой удивительной госпожи! Еще одна загадка, сказал себе Тирд. Похоже, их накопилось уже столько, что пора начинать распутывать этот неряшливый, безобразный и поистине опасный клубок.
Голубка взглянула на голубя так ласково, будто прочла его сокровенные мысли. Но следующие ее слова вновь повергли Тирда в трепет, и уснувший было страх возвратился в отважное птичье сердце.
— Я знаю, что тебя беспокоит, королевский посланник, — проворковала птичья госпожа. — Но ты еще не знаешь главного. Тебя ищет человек с собакой. Здесь, в этом лесу. Я видела его нынешней ночью. Мне кажется, именно он и привез с собой хабифалька. А если есть один человек, могут быть и другие.
Ошеломленный Тирд не сумел в первую минуту даже клюва раскрыть. Впрочем, голубке его слова сейчас и не были нужны.
— Я думаю, все дело — в письме, что ты несешь, — заключила она, глядя прямо в сердце Тирду лучистыми, ласковыми глазами. — И мне кажется, этому человеку нет дела до тебя самого. Ему нужно только послание, что привязано к твоей усталой ноге. Но в безопасности ли ты сам, покуда с тобою письмо? Что ты на это скажешь, королевский посланник?
Человек с собакой появился в лесу спустя час после рассвета. Он возник в соседней роще как зловещий призрак, посеребренный инеем. Волосы, брови, усы человека побелил мороз. Изо рта вырывалось легкое облачко пара, так же как из пасти собаки — черной, гибкой, лохматой, неизвестной Тирду породы. Собака усиленно и дьявольски сосредоточенно принюхивалась к морозному воздуху вокруг деревьев.
Выйдя из рощи, человек и собака остановились подле двух отдельно стоящих сосен с искривленными кронами. Постояв немного, человек чуть наклонился к собаке и что-то проговорил. Ищейка внимательно выслушала хозяина и потянулась мордой к его заплечному мешку. Человек немедленно отстегнул карман сбоку и вынул что-то темное и узкое. Тирд, все это время с опаской подглядывавший из дупла, напряг зрение и тут же в ужасе юркнул поглубже в свое укромное убежище.
Он разглядел в руке человека голубиное перо. И это было перо его, Тирда!
Значит, этот страшный и непонятный человек со своею собакой уже побывали на том месте, где голубь без сил упал в снег. Наверное, перо ушло глубоко в сугроб, и вороны Госпожи Леса не сумели его отыскать. Зато это смогла сделать собака, а навел ее не иначе как проклятый хабифальк. И теперь они направлялись прямиком к его дереву!
Черный корвус уютно устроился в сосновой кроне. Он тоже не спускал глаз с собаки, которая неторопливой трусцой обходила дерево за деревом. Ворону было наплевать на собаку. Он знал, что верхового чутья даже у этого пса не хватит, чтобы учуять голубя, надежно укрытого в дупле. Ворон высматривал пернатого врага. Он знал: рано или поздно хабифальк появится. Об этом говорила массивная кожаная перчатка на руке хозяина птицы и собаки. Его пернатый слуга, скорее всего, кормился где-то неподалеку. И ворону нужно было оставаться начеку.
У мороза есть характерная и странная особенность. Некоторые запахи он отбивает напрочь, они точно тают на холоде. Иные же напротив — усиливаются и обостряются, будто пронзают ноздри холодными и пахучими иглами. Собаки хорошо знают эту особенность стужи и умеют ее использовать. Поэтому человек, прежде чем дать собаке перо, дважды осторожно погрузил его в сухой снег, наметенный возле дерева. Затем смахнул с пера снежинки и слегка расщепил его ость. И только после этого охотник на королевских посланцев протянул перо злополучного Тирда ищейке.
И тут произошло ужасное. Собака, едва вобрав ноздрями сладкий и пьянящий запах добычи, неожиданно, как по команде, повернулась к дереву, в дупле которого прятался бедный Тирд, и уставилась на сосну. Неужели проклятая собака все-таки его учуяла? В глубоком дупле и на такой высоте? Этого не могло быть! Чего ей тут надо?!