Над головой проносились будто порывы ветра – автострада не спала ни днём, ни ночью, ни утром; отец рассказывал, что раньше машины были тяжёлые и вонючие. Когда-то Виталька видел такую машину у кого-то из старых соседей…
– Почему кто-то может, а кто-то нет? Мы что, не равноправные?
«Не равноправные. Они ведь не умеют рисовать как ты».
– А если я не хочу рисовать? Кто это определяет – кому чем заниматься? Кому летать, а кому сидеть носом в коленки?
«Природа».
– Ну не надо, Пан! Ну не надо! Какая-такая природа? Если ты видишь, что человек чуть-чуть на тест не дотягивает – почему ты не выправишь ему, например, вестибулярный аппарат? Чтобы стал как надо?
«У разных людей разные вестибулярные аппараты».
– Почему? Что от тебя отвалилось бы, если бы я сдал тест?
«От меня бы ничего не отвалилось. От тебя бы отвалилось, и очень сильно».
– Что?
«Воля. Способность к соревнованию».
– Ладно… Есть человек, который выбрал себе работу. И работу, которая тебе, между прочим, нужна! Почему этого человека надо ссадить с трапа? Ты же знаешь, я бы выучился!
«Ладно так ладно. Ты предлагаешь, чтобы я подкрутил винтики в твоей голове, сделав из тебя первоклассного пилота, в перспективе космонавта… А если я подкручу другие винтики? Чтобы ты захотел быть иллюстратором детских книг? Так и так ты будешь счастлив. Во втором случае – гораздо счастливее, потому что природу никто не отменял».
Солнце поднималось выше. Виталька шёл и шёл; справа и слева был уже лес, настоящий, не городской, и на опушке паслись, мирно опустив морды в зелень, пятнистые коровы, которых никто никогда не зарежет.
«Виталя, люди соревнуются. Друг с другом, с предками, с потомками, со временем, со мной… Когда они правильно соревнуются – у них есть стимул к жизни, есть цель, есть уважение к себе, к победителям, к побеждённым…»
– Я, значит, проиграл, чтобы кто-то порадовался победе? Массовку сыграл?
«А как насчёт реально оценить свои силы?»
– Если бы у меня был сын, допустим, приёмный, и от меня зависело, полетит он или нет… А я бы знал, как он хочет полететь! Я помог бы ему. Тем более, что хуже от этого не было бы никому.
«Хочешь – так полетишь. Это не последний набор».
Виталька подумал, что Пандем утешает его такими же словами, какими он сам себя утешал. Ещё перед тем, как идти на тест. Вот как, глубоко внутри себя он ждал, оказывается, поражения…
– Ты знал?
«Да ты и сам знал. Просто не признавался себе… Но у тебя ещё есть шанс. Хороший шанс, Вит».
– Знаешь, Пан… – Виталька мимоходом удивился сам себе. – Если бы сейчас была война – я убежал бы на войну.
Он постоял, ожидая, что скажет Пандем, но Пандем молчал, и Виталька свернул в лес.
Здесь, в двух шагах от города, было заброшено и дико, нетронуто, нетоптано. Трава распрямлялась, скрывая Виталькины следы. Бесшумно вились мошки. Из-под ног шарахнулось маленькое, быстрое, с бурой спиной и пушистым хвостом.
Качнулись кусты.
Виталька остановился.
Он был совсем ещё ребёнок, когда они играли с Пандемом в индейцев. И он так верил в эту игру, что сердце выпрыгивало. Один, отважный, мужчина перед лицом врага может рассчитывать только на себя; это осознание переполняло его такой гордостью, такой…
«А если бы тебя убили на той войне, куда ты собрался – ты, умирая, спрашивал бы, почему? Почему такая несправедливость: кто-то жив, а кого-то хоронят?»
Виталька вздохнул.
– Одно дело – мир, где тебя нет… Я, правда, не понимаю, как это может быть, но ведь папа говорит, что так было… Жалуйся-не жалуйся, вроде как некому… А если ты говоришь, что любишь меня, а простую вещь ради меня сделать не хочешь…
«Утю-тю… Плакать будем?».
– Нет, – сказал Виталька хмуро.
* * *
К полудню Виталька добрался до энергостанции. Цилиндрическая башня, похожая на опрокинутый стакан, стояла посреди зелёного поля, у подножия её свернувшейся змеёй лежала тяжёлая чёрная труба – якорь, а высоко в небе вертелся и выгибался, будто танцуя, парус.
Ни запаха, ни звука. Сверчки и разогретая трава – как будто станции нет здесь.
Неподалёку от башни на траве сидели две девочки и двое парней чуть постарше Витальки. Одна из девчонок загорала, раздевшись до трусов и растянувшись на полотенце. Другая сидела по-турецки, сложив руки на щиколотках и заворожено глядя на парус.
Ребята грызли яблоки. Рядом на траве валялись четыре велосипеда.
– Привет, – сказал Виталька.
Та девчонка, что загорала, чуть приподняла голову:
– Привет. Ты не стесняешься?
– Нет, – сказал Виталька как можно равнодушнее.
– Ну, я перевернусь, – сказала девчонка и действительно перевернулась на живот, открыв Виталькиному взгляду смуглую спину со следами отпечатавшихся травинок.
– Пришёл посмотреть? – спросил парень постарше.
– Просто гуляю, – сказал Виталька и только потом осознал двусмысленность вопроса. – Просто гуляю, – повторил он и разозлился на себя за дурацкое смущение.
– А мы пришли посмотреть, – сказал второй парень, и Виталька окончательно уверился, что он имеет в виду станцию. – Мы, вообще-то, энергетики. Будущие.
– А я пилот, – сказал Виталька и отвёл глаза. – Будущий.
– Тебя как зовут? – спросила голая девчонка, выгибая спину.
Виталька назвался. Та девчонка, что смотрела на парус, покосилась на него круглым карим глазом – и вернулась к своему созерцанию.
– Садись, – сказал парень постарше.
Виталька сел и тоже поднял голову. Как работают энергостанции, Пандем объяснил ему ещё в трёхлетнем возрасте (правда, Виталька видел однажды одного уважаемого физика, папиного знакомого, который клялся, что ни чёрта в этом не понимает). Но вот если так сидеть и смотреть на парус, как он играет, закрывая полнеба, как выгибаются серебристые рамочки-усы…
– Кажется, что небо гнётся, – сказала девчонка, сидящая по-турецки. – Что ходит волнами и меняет цвет. Небо. Нет?
– Да, – сказал Виталька.
Он устал. Он полдня шёл, не останавливаясь. Гудели ноги. Смотреть на парус было приятно.
– А ведь полгорода питает, – с гордостью объяснил парень постарше. Виталька и без него это знал.
– Чего гордится? – сказал он неожиданно для себя. – Не мы это придумали.
– Зато мы сделали, – слегка обиделся парень. – Мой отец вот монтировал…
– Вот если бы твой отец это придумал, – сказал Виталька, – тогда другое дело.