Но что боль для взрослого человека? Горечь? Чувство вины?.. Пожалуй, то же, что и для юноши, но с одним отличием. Ты привыкаешь. Перестаешь картинно стенать и плакать, рвать волосы и порываться прыгнуть со скалы. Ты знаешь – как бы ни было гадко, но будешь жить с грузом ошибки. Встаешь, и продолжаешь делать дело.
Видимо на лице что-то отразилось, так как неизвестная успокаивающе шепнула:
– Тише, тише. Спи.
Мышцы послушно расслабились, страдания притупились. Но Аш воспротивился слабому внушению. Стиснул зубы и с усилием пошевелился, в несколько рывков поднялся и поморгал.
Первое, что бросилось в глаза – низкий потемневший потолок в живописных пятнах плесени. Веяло сыростью, кое-где капало. Комната маленькая и тесная, мебели минимум, да и то ветхая. Вместо занавесок – гнилые тряпки, посуда на вид старше мага-строителя, а печь напоминала покрытое копотью чудовище, изрыгала дым из щелей.
Такой нищеты Альен давно не видывал.
– Ну, чего вскочил? – с недовольством проворчала старуха. Лицо как печеная свекла, из-под латанного-перелатанного платка выбивались жидкие седые космы, но взгляд зеленых глаз неожиданно светлый и ясный. Отступила на шаг, окинула гостя изучающим взглядом и сокрушенно покачала головой: мол, и не лежится вам, молодым.
– Где я? – прохрипел правитель. Поморщился и потрогал грудь, обнаружил новые повязки в подсохших пятнах крови. Судя по ощущениям – раны глубокие, но не смертельные, латы немного смягчили удары болтов.
– Муж мой тебя на дороге нашел, – прошамкала бабка. – А лекарством немного занимаюсь, железки из тебя вытащила, перевязала.
– Угу, – невнятно пробормотал Аш. – А куда привез?
– В деревню, соколик, в деревню. Ляг, отдохни. К слову, звать тебя как?
Нахмурившись, Альен промолчал. Почему увильнула от ответа? К тому же в разговоре с мужем упомянули каких-то пришлых людей, и упомянули со страхом. Не лучше ли назваться чужим именем?..
Но старуха поняла заминку по-своему.
– Не помнишь?
– Нет, – с облегчением солгал он. Скривился и потер виски, благо голова действительно гудела как котел. – Все в тумане.
– Болезный, – вздохнула Рина. – Ладно, и не таких выхаживала. Только б поесть тебе надобно.
Бабка открыла заслонку на печи и кинула внутрь пару поленьев. Затем достала с полки горшок, ссыпала туда из худого мешочка жменю пшеницы вперемешку с отрубями и какими-то травинками, залила водой.
– Я не голоден, – сказал правитель, заметив, с какой осторожностью хозяйка обращается с зерном. – Вам нужнее.
– Поделимся, не обеднеем. Некуда беднеть.
– Но ведь торговля началась, власти в каждое селение отправляют муку, рыбу.
– Где-то раздают, а мы совсем на отшибе. Старик мой, Ив, к соседям ходил. Те говорят, да, прикатывали обозники. Но поглядели, что землю возделывать некому, оставили три мешка ржи на пропитание и уехали дальше. А следом солдаты заглянули, последнего мальчугана забрали.
– Как так? Набора ж нет.
– Крепко ты головой треснулся, – фыркнула старуха. – У нас гарнизон второй месяц стоит, последних крепких мужиков из окрестностей сгоняют. И болтают всяко. Мол, в стране враг, Гент занял, иноземцы честных людей грабят. И нет конца края нашим несчастьям…
От таких новостей глаза Аша совершенно округлились. Но хозяйка не заметила. Всхлипнула украдкой и протерла глаза краем платка, поставила горшок в печь, пошевелила поленья кочергой. Помогло слабо, а дыму прибавилось. Судя по шуму за окном, снаружи хлестал дождь, заливал трубу.
С трудом приняв сидячее положение, правитель обнаружил рядом с лавкой свою рубаху и куртку, доспехи, меч. Подумал, и пока старуха хлопотала у печи, принялся одеваться. Натянул сапоги и посмотрел на латы, но дернул губой – себя б дотащить. Подхватил клинок, используя оружие как трость, украдкой направился к выходу.
– Куда тебя нелегкая тащит? – всплеснула руками бабка, обнаружив самовольство гостя.
– Оставь, – процедил Альен. – Мне доложить… командиру…
Хотел добавить что-нибудь еще, бессмысленное и пустое, о чем могут болтать умалишенные. Но второпях ударился ногой о бочонок с водой, продавил лбом дверь и по инерции пробежал сени, споткнулся о коварно прячущийся в полумраке порожек. Охнул и скатился с низкого крыльца прямиком в глубокую лужу.
Ледяная вода обожгла, руки разъехались в жидкой грязи, а сверху добавило дождем, ручьями, ниспадающими с крыши. Аш зашипел от новой вспышки боли, но услышал хлюпающие шаги и умолк. Задрал голову, увидел прыгающего по лужам ратника. Тот тоже заметил выскочившего из избы чужака, остановился и нахмурил кустистые брови, пытаясь понять, кого повстречал.
Через мгновение из-за угла вышли еще четверо, и тоже с удивлением уставились на перемазанного жидкой глиной незнакомца. Крепкие мужики, обряженные в толстые грубые доспехи и обычные накидки армии Свободных Земель. Одинаково пожилые и усатые, мокрые, и как один под хмельком – отогревались крепленым вином в ближайшем кабаке или трактире.
– Гляди-ка! – хмыкнул один, красномордый и одутловатый, ткнул пальцем в лужу. – Меч.
– Верно, – насторожился другой. – И парень незнакомый.
– В подвале что ль прятался? – спросил сам у себя первый. Понимающе переглянулся с остальными и нехорошо улыбнулся, направился к Альену.
Но тут скрипнула дверь, на пороге показалась старуха, пригрозила облезлым веником и запричитала:
– Вот упрямец! Говорила – ляг, отдохни, а он про доклады твердит. Служить ему, видите ли, надобно… Да что вы стоите, орясины? Помогите!
– Ты, ведьма, не визжи, – сказал краснолицый воин. – Что за птица? Почему у тебя сидит? Ответишь честно, хибару сжигать не будем.
Угроза явно испугала Рину, так как задохнулась очередным сварливым окриком и часто заморгала. Уронила веник и сложила руки на груди, всхлипнула:
– Ой, соколики, не подумали мы, по доброте душевной приютили. Старик мой вчера на дороге подобрал. Я наговорами, отварчиками… да толку? Головой стукнулся, имени не помнит. Твердит, что служить должен и прет, как баран…
В подтверждение слов бабка указала на правителя. А тот, подчинившись необъяснимому наитию, вместо того, чтобы рявкнуть на служивых и заявить о своих правах, поднялся и вытянулся как шест, картинно отдал честь.
– Готов к службе, ваши королевские величества!
Недоумение ратников стало почти осязаемым. Краснолицый замер, хмуро глядя на чужака, остальные двигали бровями и сопели, слишком замерзшие и слишком захмелевшие, чтобы рождать дельные мысли. Аш в свою очередь выпучил глаза и скорчил самую идиотскую рожу, на которую был способен, мысленно уговаривая солдат поверить.
И как ни странно получилось. Один из бойцов громко хмыкнул, остальные подхватили смех.