В такой обстановке Алексей Михайлович не счел возможным надолго задерживаться в Москве. В феврале торжественно въехал в столицу, отпраздновал с москвичами взятие Смоленска, а через месяц, оставив гражданские дела Никону, снова уехал к армии. Положение оставалось напряженным. Поляков отбили от Дисны и Невеля. Но там, где русских гарнизонов не было или их застали врасплох, враг добился успехов, вернул Озерище, Оршу, Копысь, начал восстанавливать крепость в Дубровне. Однако главные силы Радзивилла так и застряли под Могилевом. Вели минные подкопы, долбили стены артогнем. 8 марта предприняли третий штурм и опять были отброшены..
А на Украину вторгся Потоцкий. Местечко Буша в Подолии отказалось сдаться ему — захватили штурмом и вырезали 16 тыс. человек. Та же участь постигла ряд других селений. Хмельницкий выступил навстречу. Сошлись под Охматовом, начались бои. Силы поляков намного превосходили, они теснили казаков и вынудили укрыться в укрепленном лагере. Два дня украинцы отбивали атаки, потом снялись и отступили к Белой Церкви. А к Потоцкому подошли союзники — татары. Но понесенные потери отбили у поляков охоту преследовать казаков. И вместо этого они с крымцами начали опустошать беззащитные селения. Поляки резали и вешали, татары таким «расточительством» не занимались, для них «ясырь» представлял главную ценность. Набрали 200 тыс. пленников и угнали в Крым.
К Хмельницкому подошла и русская подмога, полк под командованием Василия Бутурлина и Григория Ромодановского. Назначение воеводами тех же дипломатов, которые участвовали в Переяславской раде, было не случайным. Атмосфера в гетманской ставке была сложной и противоречивой. Хмельницкий ругал Москву за то, что она ведет войну самостоятельно, а войск для непосредственной поддержки Украины присылает мало. На этом пытались играть поляки, настраивая гетмана против русских. А сам он, вопреки Переяславскому договору, возобновил переписку с турками, оправдывая союз с царем чисто практическими соображениями. Впрочем, цорывать с Россией Хмельницкий не собирался, он хитрил, чтобы из Стамбула надавили на Крым и запретили набеги, а на польские посулы не реагировал. Но и Бутурлину приходилось применять все дипломатическое искусство, сглаживая приступы гетманского гнева.
А казачья старшина больше пеклась о личных «корыстях». Бутурлин докладывал, как к нему подъезжали генеральный писарь Выговский, судьи Богданович и Зарудный, выпрашивая царскую грамоту на «права и маетности». Боярин ответил, что «маетностей ваших отнять государь не велит», но и никакой грамоты вам от него не будет. Тогда старшина заявилась с целым списком, где они «воеводства и уряды себе расписали» и выклянчивали утверждения этих «пожалований». Бутурлин возмутился, заявил, «что они то делают непристойным обычаем», и даже Хмельницкий не обращался к царю с подобными просьбами. Начальники струхнули и принялись умолять, «чтоб гетману про то не сказывать; мы де так писали от своей мысли, а не по гетманскому приказу».
Зимний контрудар поляков в Белоруссии фактически похоронила героическая оборона Могилева. 9 апреля Радзивилл предпринял четвертый штурм — его снова отбили. А тем временем русские войска сосредотачивались для наступления. По планам предусматривалось, что правофланговая группировка Шереметева и центральная, царская, двинутся по сходящимся направлениям на Вильно. А левофланговый корпус Трубецкого ударит на Слуцк и Брест — по сходящимся направлениям с армией Хмельницкого. Чтобы на украинские тылы не напали татары, на Дон был послан приказ совершить набег на Крым. Еще один удар предлагал Ордин-Нащокин, назначенный воеводой Друи, он обратился к государю с идеей захватить Динабург (Даугавпилс), чтобы взять под контроль польскую часть Лифляндии. Царская ставка его инициативу одобрила, но с поправкой. Операция должна была стать только отвлекающей.
Поэтому Ордину-Нащокину выделили всего 700 ратников. Подойдя с ними к Динабургу, он просил подкреплений, жаловался царю. Но получил категорическое подтверждение Алексея Михайловича — действовать с наличным отрядом. А снять осаду разрешалось только при подходе превосходящих сил врага. Конечно, взять город не удалось. Через месяц к Динабургу прибыл полковник Комаровский с 4 тыс. литовцев и вместе с гарнизоном с двух сторон ударил на русский лагерь. Воевода и его подчиненные действовали слаженно, стойко, атаку отбили и, прикрываясь арьергардными боями, отошли к Режице. Но свою роль отряд сыграл, рассеивая внимание и силы врага на второстепенные участки.
А на центральном направлении перешел в наступление авангард, сводный отряд стольника Леонтьева. В конце апреля он подступил к Дубровне. Поляки сумели восстановить укрепления лишь частично, и Леонтьев захватил крепость одной атакой. Получив известия о продвижении русских, Радзивилл занервничал. Но 1 мая предпринял еще и пятый штурм Могилева. Вновь неудачный. А Леонтьев приближался, взял Оршу, Копысь. И трехмесячная осада Могилева кончилась ничем. Радзивилл сжег городские посады и отступил. А в конце мая из-под Смоленска выступили в поход главные силы царя и Черкасского.
Передовым полком (5379 человек — три солдатских полка и конница) командовал окольничий Хитрово. 19 июня он взял Борисов и пошел на Минск. 3 июля поляки попытались дать ему сражение на подступах к городу. Но решительной атакой их сбили, и они побежали, разрушив переправы через р. Свислочь. Да и разрушить-то толком не успели. Русские устремились в преследование, быстро восстановили мосты и ворвались в Минск. Поляки бросили город, выскочили в поле. Хотя здесь оправились от паники и изготовились драться. И Хитрово наткнулся на них «не со многими ратными людьми, которые через реку перебрались». Врагов было значительно больше, «и литовские люди учинили с ним большой бой». Однако воевода оказался предусмотрительным. Он успел занять пехотой городские ворота. Сдерживая неприятельские атаки, отошел под прикрытие стен, и Минск остался за русскими.
Тем временем в Москве вовсю шла борьба по религиозным вопросам. Еще в 1654 г. иерархи, несогласные с огульным реформаторством Никона, но не смеющие выступать против него открыто, обратились за арбитражем к Константинопольскому патриарху Паисию. Изложили суть конфликта и сформулировали 28 вопросов, вызывающих разногласия — с просьбой дать на них не только свой личный, а соборный ответ греческой церкви. Паисий оказался в трудном положении. С одной стороны, нововведения Никона соответствовали греческим канонам. А с другой, патриарха встревожили методы московского коллеги. Он хорошо понимал, что в деликатной духовной сфере поднятая Никоном буря может довести до беды. И попробовал смягчить ее. Собравшись в Константинополе, патриарх и 24 греческих митрополита, дали ответ не по сути конкретных вопросов, а по сути реформ в целом. Дескать, да, церковь требует единообразия, но только в главном, а в мелочах разночтения и расхождения вполне допустимы и терпимы.
Этот ответ пришел в Москву в 1655 г. и Никона совершенно не устроил. И он нашел себе другого арбитра. Наша страна в данный период оказывала значительную помощь восточным церквям. И в Россию приехал за «милостыней» Антиохийский патриарх Макарий с племянником Павлом, епископом Алеппским. По национальности Макарий был арабом, а по складу — человеком хитрым и не очень разборчивым в средствах. Записки Павла Алеппского характеризуют его и дядю скорее вельможами от церкви, чем ее служителями. Страницы дневника наполнены сплошным нытьем из-за того, что в русских храмах не сидят, а стоят, что приходится бывать на долгих службах, что хозяева таскают их по святым местам, монастырям и богадельням. «Если кто-то желает укоротить свою жизнь лет на 5 или ю, пусть отправится в Москву в качестве религиозного деятеля».