Ворбис откинулся назад.
– Но чего вы боитесь? – спросил он. – Здесь, в вашей пустыне, с вашими… богами? Глубоко в душе вы должны осознавать, что ваши боги изменчивы, как барханы, и…
– О да, – кивнул тиран. – Это мы осознаем. И это говорит только в их пользу. О барханах нам известно все. Тогда как ваш Бог – это скала, а о скалах нам тоже все известно.
Ом ковылял по булыжной мостовой, стараясь держаться в тени, насколько это было возможно.
Сплошные тенистые дворики… У входа в очередной такой дворик бог остановился и прислушался.
До него донеслись голоса. Вернее, один голос, вздорный и визгливый, который с легкостью перекрывал крики конкурентов.
То был голос философа Дидактилоса.
Несмотря на то что этот человек стал наиболее цитируемым и популярным философом всех времен, уважением у своих коллег Дидактилос Эфебский не пользовался. Они считали, что он сделан из другого материала. Он недостаточно часто принимал ванну, вернее, если говорить другими словами, не принимал ее никогда. И философствовал он совсем не о том, о чем нужно. И интересовался он неправильными темами. Опасными темами. Других философов больше занимали вопросы: «Истина – это красота, или красота – это истина?» или «Каким образом наблюдатель влияет на окружающую его действительность?» В то время как Дидактилос пытался решить знаменитую философскую головоломку, выражалась которая примерно следующим образом: «Да, но если честно, зачем все это, я серьезно – зачем?!»
Его учение представляло собой смесь трех знаменитых школ: циников, стоиков и эпикурейцев, и он суммировал все три учения в своей знаменитой речи: «Этим уродам ни на йоту нельзя верить, и с этим ничего не поделаешь, поэтому давай выпьем. Мне двойную, если ты угощаешь. Спасибо. И пакетик орешков. Ее левая ягодица почти открыта, говоришь? Тогда два пакетика!»
Особо известны принадлежащие его перу «Размышления»:
«Это все тот же чудной старый мир. Но смех – вот основа всего. И поэтому я говорю: „Нил иллегитимо карборундум“. Эксперты всего не знают. Или не позволяй этим гадам тебя сожрать. Тем не менее где бы мы оказались, если бы были одинаковыми?»
Ом двинулся на голос и в результате выполз из-за угла, оказавшись во внутреннем дворике.
У дальней стены стояла огромная бочка. Рядом валялся всякий мусор: разбитые амфоры из-под вина, обглоданные кости. Пара дощатых пристроек с покатыми крышами должна была создавать впечатление жилища. Это впечатление закрепляла надпись, сделанная мелом на доске, что была приколочена к стене сразу над бочкой.
Она гласила:
ДИДАКТИЛОС и Плимянник
Философы-практологи
Оспорить Можно Все
«Мы Думаем За Вас»
Посли 6 часов вечера – спецрасценки.
Свежые Аксиомы Каждый День
Перед бочкой маленький мужчина, облаченный в тогу, которая была белой примерно тогда же, когда все континенты представляли собой единое целое, пинал ногами человечка, съежившегося на земле.
– Ленивый мерзавец!
Юноша попытался сесть.
– Дядя, честно…
– Стоило отвернуться на полчаса, как ты заснул прямо на работе!
– На какой работе? У нас никого не было после того крестьянина, господина Пилоксия, что пришел на прошлой неделе, и…
– Откуда ты знаешь? А ты откуда это знаешь? Пока ты тут храпел, куча людей, нуждающихся в персональной философии, могла пройти мимо!
– …И то он расплатился с нами какими-то маслинами.
– Да, и я выручу за них хорошие деньги!
– Дядя, они все гнилые.
– Чепуха! Раньше ты утверждал, что они зеленые!
– Ну да, а должны быть черными.
Голова черепашки моталась из стороны в сторону, как у зрителя, наблюдающего за теннисным матчем.
Юноша наконец поднялся с земли.
– Сегодня утром заходила госпожа Двуось, – сказал он. – Заявила, что пословица, которую ты придумал для нее на прошлой неделе, перестала работать.
Дидактилос задумчиво почесал голову.
– Какая именно?
– Ты придумал для нее «Перед рассветом всегда темней всего».
– Не вижу здесь никакой ошибки. Чертовски хорошая философская фраза.
– А она заявила, что лучше себя от нее не почувствовала. Как бы то ни было, всю ночь ее мучила больная нога, поэтому она глаз не сомкнула. Ну и решила проверить, как оно, перед рассветом. Так вот, сразу перед рассветом оказалось вполне приемлемо, ничего не темно, поэтому она пришла сказать тебе, что пословица не соответствует истине. И нога ее по-прежнему отмирает. Но я предложил ей выбрать на замену что-нибудь другое. Она взяла «Смех все лечит».
Дидактилос немного повеселел.
– Эту втюрил, да?
– Сказала, что попробует эту, и дала целого вяленого кальмара. А еще сказала, что мне бы не помешало получше питаться.
– Правда? Ты делаешь успехи. Значит, об обеде можно не беспокоиться. Вот видишь, Бедн, я же говорил, что все у нас получится.
– Я бы не назвал одного вяленого кальмара и коробку липких маслин хорошим доходом, о учитель. Мы здесь уже две недели философствуем.
– За изречение для того сапожника, старика Гриллоса, мы получили целых три обола.
– Ничего мы не получили, он вернул изречение. Жене не понравилась расцветка.
– И ты вернул ему деньги?
– Да.
– Что, все?
– Да.
– Не стоило это делать. Слова же изнашиваются, надо было хоть что-то себе оставить. И что это было за изречение?
– «Мудрая ворона знает, куда идет верблюд».
– Я много трудился над этим изречением.
– Он сказал, что не понимает его смысла.
– А я ничего не понимаю в сапожном деле, но могу же определить, какие сандалии хорошие, а какие – нет.
Ом заморгал единственным глазом. Потом присмотрелся к формам мыслей находившихся перед ним людей.
Форма мыслей Бедна, который, судя по всему, и являлся тем самым «плимянником», была нормальной, хотя и переполненной окружностями и углами. Но мысли Дидактилоса пузырились и сверкали, словно клубок электрических угрей в кипящей воде. Ому не приходилось видеть ничего подобного. Мыслям Бруты, чтобы встать на место, требовалась целая вечность, процесс был похож на столкновение гор. В то время как мысли Дидактилоса гонялись друг за другом со свистом. Неудивительно, что он лыс, – волосы, скорее всего, выгорели изнутри.
Ом наконец нашел мыслителя.
И, судя по всему, дешевого.
Великий Бог перевел взгляд на стену над бочкой. Величественные мраморные ступени вели к бронзовым дверям, над которыми металлическими буквами, вставленными в камень, было написано: «LIBRVM».