– Хорошо. Понятно. Тогда вам пора. Сержант Фергмен покажет дорогу.
Бедн снова посмотрел на паровую трубу и прикусил губу. «Не знаю, какой эффект она произведет на врага, – подумал он, – но лично у меня от нее чуть сердечный приступ не случился».
Брута проснулся – или, по крайней мере, перестал пытаться спать. Лю-Цзе ушел. Скорее всего, опять что-нибудь подметает.
Юноша побродил немного по пустым коридорам отделения послушников. До инаугурации нового сенобиарха оставались считанные часы. Сначала нужно было провести великое множество церемоний. На Место Сетований придет каждый, кто хоть что-то из себя представляет, но еще больше придет тех, кто вообще ничего из себя не представляет. Мелкие храмы опустели, нескончаемые молитвы остались недопетыми. Можно было бы сказать, что Цитадель вымерла – если бы не чувствовался неразличимый ухом рев десятков тысяч пока что молчащих людей. Солнечный свет струился через световые колодцы.
Никогда прежде Брута не чувствовал себя таким одиноким. По сравнению с сегодняшним днем пустыня была праздником веселья. Вчера вечером… вчера вечером, когда рядом сидел Лю-Цзе, все казалось таким понятным. Вчера вечером он готов был немедленно выступить против Ворбиса. Вчера вечером он думал, что все-таки шанс у него есть. Вчера вечером было возможно все. Беда «вчерашнего вечера» состоит в том, что за ним всегда следует «сегодняшнее утро».
Он добрел до кухни, потом вышел на улицу. Пара поваров, занятых приготовлением ритуального блюда из мяса, хлеба и соли, не обратили на юношу никакого внимания.
Прислонившись к стене одной из скотобоен, он опустился на землю. Где-то рядом находились запасные ворота. Скорее всего, сегодня никто его не остановит, и ему удастся уйти. Сегодня стражники будут смотреть за тем, чтобы в Цитадель не проник кто-нибудь нежелательный.
Он мог просто взять и уйти. Пустыня – вот достаточно приятное место, разве что голод и жажда немножко мешают, но… Жизнь святого Когтея с его безумием и грибами начинала обретать определенную привлекательность. Одно дело – когда тебя дурят, и совсем другое – когда ты сам себя обманываешь; главное – делать это хорошо и не допускать промашек, чтобы самому себя случаем не разоблачить. Жизнь в пустыне настолько проще…
Ворота охраняли с полдюжины стражников, и взгляды у стражей были далеко не сочувствующими. Он вернулся на свое место за углом и мрачно уставился на землю.
Если бы Ом был жив, он бы наверняка подал хоть какой-нибудь знак…
Решетка рядом с сандалиями Бруты приподнялась на несколько дюймов и скользнула в сторону. Юноша с изумлением уставился на образовавшуюся в земле дыру.
Оттуда появилась голова в капюшоне, посмотрела на него и нырнула обратно. Из-под земли донесся жаркий шепот. Затем голова появилась снова, но на сей раз за ней последовало тело. Человек поднялся, откинул капюшон, заговорщически улыбнулся Бруте, прижал палец к губам и вдруг, без предупреждения, бросился на него, явно лелея некий злой умысел.
Брута покатился по булыжникам и, увидев блеснувший металл, в отчаянии вскинул руки. Блеск ножа на солнце был ярким и каким-то… окончательным.
– Стой!
– Почему это? Мы же договорились: в первую очередь убиваем жрецов!
– Только не этого!
Брута рискнул посмотреть в сторону. Вторая появившаяся из-под земли фигура тоже была облачена в грязную рясу, но прическу ежиком не узнать было нельзя.
– Бедн? – попытался произнести Брута.
– А ну, заткнись, – велел второй человек, прижав лезвие ножа к горлу Бруты.
– Брута? – покачал головой Бедн. – Ты жив?
Брута перевел взгляд на человека с ножом, как бы говоря, что лично он в этом совсем не уверен.
– Все в порядке, – махнул рукой Бедн.
– В порядке? Он же жрец.
– Но он на нашей стороне. Верно, Брута?
Брута попытался кивнуть. «Я готов встать на сторону кого угодно, – горько подумал он. – Но было бы крайне приятно, если бы хоть кто-нибудь для разнообразия оказался на моей».
Рука исчезла с его губ, но нож у горла остался. Обычно медлительные мысли Бруты заструились, словно ртуть.
– Черепаха Движется? – рискнул произнести он.
Нож тоже исчез, хоть и с явной неохотой.
– Я ему не верю! – рявкнул мужчина. – Давай хоть в дыру его запихнем, что ли?
– Брута – один из нас, – повторил Бедн.
– Все правильно, – подтвердил Брута. – Только из вас – это из кого?
Бедн наклонился чуть ближе.
– Как твоя память?
– К сожалению, в порядке.
– Отлично. Ты теперь, главное, ни во что не лезь… что бы ни случилось. Помни о Черепахе. Впрочем, да, ты же ничего не забываешь.
– А что должно случиться?
Бедн похлопал его по плечу. Брута невольно вспомнил о Ворбисе. Дьякон, которого никогда не интересовали обычные человеческие чувства, любил касаться людей руками.
– Тебе этого лучше не знать, – промолвил Бедн.
– А я и так не знаю.
– Вот и ладненько. Продолжай не знать дальше.
Плотный мужчина указал ножом на уходившие в скалу тоннели.
– Мы идем или нет? – осведомился он.
Бедн побежал за ним следом, но вдруг остановился и обернулся.
– Ты тут поосторожнее, – предупредил он. – Нам очень нужно то, что у тебя в голове!
Брута проводил их взглядом.
– Мне оно тоже не помешает, – пробормотал юноша.
Он снова остался один.
Но потом вдруг подумал: «Погодите-ка. Я вовсе не обязан оставаться один. В конце концов, я – епископ. И по крайней мере, я могу посмотреть на церемонию. Ом исчез, близится конец света. Почему бы не полюбоваться, как оно все будет?»
Шлепая сандалиями, Брута направился к Месту Сетований.
Слоны, они же офицеры, они же епископы, двигаются по диагонали. Поэтому часто оказываются там, где короли их не ждут.
– Идиот! Не ходи туда! Не ходи!
Солнце висело высоко в небесах. Можно даже сказать, оно уже клонилось к закату – если верить теории Дидактилоса о скорости света, но в вопросах относительности огромное значение имеет точка зрения наблюдателя. С точки зрения Ома, солнце было золотистым шаром, приколоченным посреди жаркого оранжевого неба.
Он поднялся по очередному склону и уставился слезящимся глазом на далекую Цитадель. Мысленно он слышал язвительные насмешки мелких богов.
Мелкие божества не любят потерпевших поражение богов. Ой как не любят. Они чувствуют себя обманутыми. Падшие боги напоминают им о смертности.
Его изгонят в самое сердце пустыни, и никто туда никогда не придет. Никогда. До самого конца света.