– Затем каждые шесть недель. Кэтрин была, как мы говорим, «хорошим» пациентом. Пунктуальная, готовая к взаимодействию – по крайней мере, насколько сама себе позволяла. Она сказала, что мое лечение ей помогало. Я предполагал, что в какой-то момент плотину прорвет, но пока я мог сдерживать напор, давая ей возможность поговорить.
Я решаю, что настал момент для интересующего меня вопроса.
– Какой она была?
Доктор вновь берет паузу, словно оценивает меня, прежде чем ответить.
– У нее была классическая депрессия. Очень низкая самооценка, несмотря на все успехи. Спала тревожно, очень рано просыпалась. Типичные симптомы. Частые колебания настроения – утром она была мрачной и подавленной, днем ей становилось лучше, а вечером опять плохо, отсюда и проблемы со сном. У нее были все признаки маниакально-депрессивного психоза. Нарушения концентрации внимания, она постоянно нервничала, что память может ее подвести.
– А что вы можете сказать о ее страхах? – ринулся в бой Эллис. – Кэтрин никогда не говорила о своих врагах? Людях, ее ненавидящих и желающих ей смерти?
Грейвс хмурится:
– Хотите спросить, не страдала ли она параноидальным расстройством личности?
– Я хочу спросить, не угрожали ли ей?
– Кэтрин не была параноиком. Она была уверена, что окружающие ее не любят, но это следствие депрессии. Как я уже сказал, у нее наблюдались многие классические симптомы: стремление к уединению, потеря аппетита, отсутствие самоуважения. Чувство бесполезности, тревоги, вины. Это не паранойя.
– Почему же она испытывала чувство вины?
– Она считала, что в принципе не может вызвать у людей симпатию. Отец научил ее ценить себя только за успехи, а мать не дала ей ничего, чтобы сгладить последствия такого отношения. Без постоянного покорения новых высот Кэтрин чувствовала себя ненужной, не заслуживающей внимания. Рассмотрим это в контексте ее работы. Каждую неделю Кэтрин встречалась с хорошими людьми, например с семьями, с детьми, чьи родственники лежали в ее отделении. Она лечила своих пациентов, а они умирали, ей не удавалось их спасти. И после этого вы спрашиваете, почему она испытывала чувство вины?
– Но ведь это не всегда связано с тем, что сделала она? – вмешиваюсь я.
– Понимаете, – осторожно продолжает Грейвс, – Кэтрин могла ничего не делать. Чувство вины при депрессии не является рациональным.
– А если она сделала то, что должна была и умела?
– Я вас не понимаю. – Грейвс несколько раз растерянно моргает.
– И как вы отреагировали, когда Кэтрин не пришла на очередной сеанс?
Бесполезный выпад. Это очевидно, слишком очевидно – доктор не собирается обсуждать с нами свои ощущения.
Грейвс пронзает Эллиса взглядом, который без слов выражал все его мысли: «Знаю я ваши штучки».
– Я понял, что произошло нечто неординарное, – холодно отвечает он. – Кэтрин никогда не пропускала сеансы. Следовало учитывать особенности ее личности: она обязательно оставила бы сообщение или позвонила мне. Пропустить сеанс было для нее непозволительной оплошностью.
– Да, она ведь должна быть идеальной, – кивает Эллис.
– Совершенно верно. Как я говорил, у меня был адрес и номер телефона, поэтому я попытался ее разыскать, а когда мне не удалось, я отправился в полицию.
– Вы решили, что Кэтрин покончила с собой?
– Вероятность была высока. А потом я узнал, что она врач.
– Это все меняло?
– В таком отделении она имела доступ к очень сильным наркотическим средствам. Диаморфин, например, – это сильное обезболивающее. Барбитураты – фенобарбитал, противосудорожное – часто вводятся пациентам с травмами головы. Расход этих препаратов строго контролируется, она не смогла бы их взять и остаться незамеченной, но, обладая ловкостью рук, со временем возможно создать определенный запас для личного пользования с минимальным риском быть обнаруженной.
– Хотите сказать, вы могли бы сделать большее для того, чтобы остановить ее?
– Полагаю, я сделал все, что мог. – Его тон становится печальным, с легким оттенком недоумения. – И все же это любопытно. Вы задаете те же вопросы, что и ваши коллеги год назад.
– И что вас удивляет?
– Я полагал, если вы потрудились наведаться ко мне снова…
– То будем задавать другие вопросы? Но так бывает не всегда.
Грейвс сидит неподвижно, выражение его лица не меняется, но он чувствует, что здесь что-то не так. Что-то в вопросах Эллиса навело его на эту мысль. Грейвс непременно позвонит боссу Эллиса. Но спросит ли он об Элизабет Кроу? Вот это уже интересно.
– Что ж, – произносит он наконец, – если вы закончили…
Он встает и кладет руку на папку, лежащую на столе.
– Последний вопрос. Как Кэтрин оплачивала ваши услуги?
– Наличными. – Грейвс улыбается немного пренебрежительно.
И тут я понимаю, что было не так.
За нами тихо закрывается черная глянцевая дверь, и мы спускаемся по ступенькам.
– Хороший человек, – говорит Эллис. – Если бы я имел склонность к суициду, разговор с ним многое бы изменил.
– Нам надо поговорить, – перебиваю его я.
Эллис подходит к машине и нажимает на кнопку брелока.
– Точно. Садитесь.
– Не здесь.
– Садитесь.
Я опускаюсь на пассажирское сиденье и захлопываю дверцу. В салоне пахнет освежителем воздуха. Эллис протягивает мне флешку – еще один допрос? – но стоит мне ухватиться за нее, как он сжимает ее крепче и смотрит исподлобья.
– Вы так ничего мне не объяснили. Только не говорите: «Что я должна была объяснить?» Вы отлично понимаете. Я пять дней работаю по делу Кэтрин Галлахер, все время я занимаюсь только этим и ничем другим, перебираю каждую деталь, и что я получаю? Никаких угроз. Никаких признаков, что она погибла насильственной смертью. Никаких мотивов – она не ошибалась, никого не угробила, все родственники довольны, никто не прячет камень за пазухой. Коллеги ничего о ней не знали. Нет людей, которые бы ее любили, но нет и тех, кто ненавидел. Грейвс, конечно, подонок, но его выводы верны.
– Грейвс ошибается.
– Да что вы? И в чем же?
Я представляю образ той Кэтрин, которую знал Марк Девлин: женщину, способную на многие плохие поступки, лишенную сдерживающих ее границ. Филдинг говорил, что она совершила немыслимое по степени жестокости убийство, за которое Программа недостаточное наказание.
Профессионал такого уровня, как Грейвс, должен был увидеть это через несколько секунд после начала разговора.
– Итак, Карла? Что не так? Что я упустил? Я проверил, в больнице все чисто. Вне работы тоже ничего, если не считать полуромана с «охотником за головами». Одинокая чудаковатая женщина в депрессии. Карла, я проверил все, и знаете, что я думаю? Пока все ведет к тому, что она покончила жизнь самоубийством. Все просто. Но не для вас. Вы единственная, кто твердит об убийстве. Почему вы так уверены? Лучше не говорите мне. Интуиция подсказывает, что мне не стоит в это лезть. Но вы что-то знаете и не говорите. Что это, Карла?