Напоминающая Микки Мауса старшая медсестра Марта, не помня себя от гнева, бросилась через парк. Дорога до вахты занимала не меньше пяти минут, и с каждым шагом гнев Марты только усиливался. Распахивая дверь привратницкой, она чуть не сорвала ее с петель.
За четыре дня до этих событий Гарри, не в последнюю очередь благодаря неистощимому терпению Клары Кёвеш, вернул себе утраченную, как казалось, мужскую силу. Хотя девушка уехала немного разочарованной, переписку они решили продолжить. Однако Гарри вошел во вкус.
На сей раз его выбор пал на дневную вахтершу – дородную девицу, которую все называли слонихой Фридой. Он и сам не мог разобраться в прихотливых зигзагах своих вожделений. Казалось, эпоха, когда его привлекали женщины бледные, с осиными талиями, непостижимым образом канула в Лету.
Когда Марта, словно разгневанный ангел, появилась в дверях, Фрида и облаченный в пижаму Гарри как раз разыгрывали прелюдию. Они даже не успели друг от друга отпрянуть. Гарри еще повезло – разговор шел по-шведски, и он мало что понимал.
– Фрида, это ты продала Миклошу сигареты?
Фрида, крепкой рукой прижимавшая к себе Гарри, даже не ослабила хватки.
– Всего две штуки. Ну три.
– Это последняя твоя выходка! Еще раз поймаю – пеняй на себя! – прокричала Марта и оглушительно бухнула дверью привратницкой.
Фрида, конечно, снабжала желающих сигаретами не просто так. Незначительная маржа, с которой она продавала их, служила довеском к ее не слишком солидной зарплате.
Если честно, мне нравится, когда мужчина курит, но ты в данном случае исключение. Пожалуйста, соблюдай меру! Сама я, кстати сказать, не курю…
* * *
Лили вошла в палату словно сомнамбула. Молча села на койку. От нее исходило такое отчаяние, что лежавшая в кровати Юдит уронила на живот книгу, которую читала уже в третий раз, теперь по-английски. То был роман “Тэсс из рода д’Эрбервиллей: чистая женщина, правдиво изображенная” Томаса Харди.
Шара, которая в это время наливала себе чай, обернулась и, бросившись к Лили, встала перед ней на колени.
– Что случилось?!
Лили молчала, бессильно опустив плечи.
Шара потрогала ее лоб:
– У тебя жар. Где градусник?
Юдит Гольд тут же кинулась за термометром, который они держали на блюдечке у окна. Лили, не сопротивляясь, позволила им отвести руку и сунуть под мышку градусник. Подруги уселись напротив нее. И с перепуганным видом ждали.
Оконные ставни отчаянно сотрясал ветер. Под их ритмичный, размеренный скрип Лили тихо проронила:
– Меня кто-то выдал.
Юдит Гольд привскочила на койке:
– Что сделал?!
Лили разглядывала свои тапочки.
– Я встречалась сейчас с этой дамой из “Лотты”. Она сказала, что я солгала…
Наступила пауза. Шара вспомнила имя дамы.
– Анна-Мария Арвидссон?
Лили глухим голосом продолжала:
– …что Миклош… не мой двоюродный брат, а посторонний мужчина, который пишет мне письма…
Юдит Гольд вскочила и забегала по палате:
– Откуда она взяла?
– …и поэтому она не дает разрешения. Он не приедет! Он не приедет!
Шара бросилась на колени и поцеловала обе руки Лили:
– Мы что-нибудь придумаем, Лили. Не волнуйся. У тебя жар.
Но та не могла оторвать взгляд от тапочек.
– Она показала письмо. Его послали отсюда.
– Кто?! – воскликнула Юдит Гольд.
– Она не сказала. Сказала только, что ей написали, что я солгала, Миклош мне не двоюродный брат, как я говорила ей, и поэтому разрешения она дать не может.
Шара вздохнула:
– Мы будем писать. Мы будем просить, чтобы к нам допускали гостей. Просить до тех пор, пока им не надоест.
Юдит Гольд тоже повалилась к ногам Лили.
– Лилике, дорогая!
Лили наконец подняла глаза и окинула взглядом подруг:
– И кто меня так ненавидит?
Шара встала и вытащила из-под мышки подруги термометр.
– Тридцать девять и две. А ну-ка в постель. Надо Свенссону сообщить.
Они уложили Лили и укрыли ее одеялом. Сама она двигаться не могла, и приходилось с ней обращаться как с малым ребенком.
– Ты ему очень нравишься, – бросила Юдит Гольд, чтобы отвлечь внимание.
Шара не поняла:
– Кому Лили нравится?
– Свенссону. Он с нее глаз не сводит.
– Ну брось ты! – махнула Шара рукой.
Но Юдит Гольд ковала железо, пока горячо.
– В таких вещах я не ошибаюсь.
* * *
Мой отец стоял у ограждения эстакады и смотрел вниз. Под ногами змеились, пересекались и убегали куда-то за горизонт, в бесконечность стальные рельсы. Небо было свинцово-серое, мрачное.
В отдалении на дороге показался Гарри. Подбежав к переходу, он, перепрыгивая через две ступеньки, кинулся вверх по лестнице. Отец заметил его, только когда, тяжело дыша, он остановился рядом.
– Ты что, прыгать собрался?
Мой отец мягко улыбнулся:
– С чего ты взял?
– По глазам вижу. Я все понял, когда ты умчался после раздачи почты.
Под мостом, обдавая их клубами траурно-черного дыма, загромыхал товарняк. Мой отец крепко сжал перила:
– Я не прыгну. Нет.
Гарри облокотился с ним рядом. Они провожали глазами удаляющийся состав. Когда ленточка поезда почти растворилась вдали, отец вытащил из заднего кармана брюк скомканное письмо. И протянул его Гарри:
– Я получил вот это.
Уважаемый Миклош! Прочитав Ваше объявление в сегодняшнем номере “Сабад Неп”, я спешу известить Вас, что Ваши отец и мать 12 февраля 1945 года погибли во время бомбежки в австрийском городе Лаксенбурге, куда их отправили на работу из лагеря. Я близко знал Ваших родителей, и это именно я пытался помочь им, устроив в хорошее место за пределами лагеря, на кофейную фабрику, где было сносное обращение, питание и жилье. Мне бесконечно жаль, что приходится сообщать Вам эту скорбную весть. Андор Ружа.
Мой отец был со своим отцом в непростых, запутанных отношениях. Владелец “Гамбринуса”, известный в Дебрецене книготорговец, был человек горячий, шумный и скорый на руку. Перепадало и его жене, даже когда старик не был выпивши. А выпивал он, к сожалению, крепко. Но мать моего отца все же часто заглядывала к мужу в лавку, приносила обед, груши, яблоки.
Мой отец вспоминал, как в один замечательный день он, мальчишка, стоя на вершине стремянки, так увлекся романом Алексея Толстого “Петр Первый”, что выпал из времени и пространства и, затаив дыхание, следил за интригами царедворцев. Мать пришла за ним вечером. Стояла весна, и на ней была элегантная широкополая шляпа лилово-красного цвета.