Я недоумённо нахмурил лоб. Моя провожатая наклонилась к моему уху.
— После физической смерти жизнь человека не заканчивается, — тихо разъяснила она. — Она просто переходит в другое состояние и покидает тело в виде души. Каждая душа имеет свою энергию, которая с течением времени ослабевает. И для того, чтобы вступить с ней в контакт, её нужно зарядить, подпитать. Медиумы делают это с помощью своей внутренней энергии. Они, как бы, становятся донорами. Чем долее душа существует вне тела, тем больше для связи с ней приходится тратить сил.
Висевшие на стене часы пробили полночь. Старухи занялись приготовлениями. На столе появился большой пожелтевший лист ватмана, на котором был изображен разбитый на сектора круг. В каждом секторе значилось по букве. В центре круга, по разным сторонам, были написаны заключённые в квадраты «Нет» и «Да». Возле ватмана поставили старинный канделябр. Хозяйка зажгла свечи, погасила верхний свет, подошла к окну, распахнула шторы, открыла форточку, после чего снова уселась за стол.
— Это для того, чтобы дух понял, что его ждут, — шёпотом пояснила мне бабка Евдокия. — Хорошо, что сегодня полнолуние.
— Почему? — спросил я.
— Потому, что при полной луне духи более активны.
Проникнутый таинственностью антуража, я придвинулся ближе к столу. Гоманчиха поставила перед собой Зинкин будильник и сурово посмотрела на меня.
— Предупреждаю, — проскрипела она, — спиритический сеанс проводится при полной тишине. Говорю только я. Никакие реплики и движения не допустимы. Это может нарушить контакт.
Я послушно кивнул.
В поглотившем комнату полумраке воцарилось абсолютное беззвучие. Хозяйка положила руки на стол и закрыла глаза. Её лицо стало каким-то каменным. Она словно ушла в себя.
Снаружи посвистывал ветер. Слышались постукивания слегка накрапывающего дождя. Невдалеке залаяла собака.
Мы сидели, не шевелясь. Так прошло несколько минут.
Веки Гоманчихи медленно открылись. В её зрачках горел дьявольский огонь. Она забормотала какое-то заклинание. Мне стало не по себе. Я подался назад и схватился руками за края табуретки.
Сверху повяло холодком. Огонь свечей задрожал. По шторам пробежала лёгкая волна.
Впав в транс, хозяйка вытянула руки перед собой.
— Слышишь ли ты меня? — раскатисто пробасила она.
— Это она Зинке, — зачарованно прошептала бабка Евдокия.
Левая рука Гоманчихи качнулась вниз. Под ней, внутри алфавитного круга, значилось «Да».
— Согласна ли ты пообщаться со мной?
Рука хозяйки снова указала положительный ответ.
— Готова ли ты омыться, очиститься, освободиться от всякой злобы, чтобы ответы твои не диктовались обидами?
«Да».
— Видела ли ты в лесу пропавшего недавно мальчика?
«Да».
— Знаешь ли ты, что с ним произошло?
«Да».
— Причастна ли ты к этому сама?
«Нет».
Общение с потусторонним миром, похоже, и впрямь отнимало много сил. Гоманчиха с трудом сохраняла равновесие. На её бледном лице выступили красные пятна.
Со двора послышался какой-то шум, но я не придал ему значения. Хозяйка тем временем продолжала зычно вопрошать:
— Можешь ли ты поведать мне об увиденном?
«Да».
Гоманчиха раздвинула руки в стороны и принялась медленно водить ими вдоль линии круга. Сначала их движение было прямым и плавным, но затем одну из ладоней резко дёрнуло вниз.
— Е, — прочла бабка Евдокия находившуюся под ней букву.
Моё сердце заколотилось. В висках запульсировала кровь.
Хозяйка продолжала делать круговые пассы. Её ладони попеременно дёргались вниз, как будто по ним чем-то били.
«Г»… «О»… «У»… «Б»… «И»… «Л»… снова «И».
— Его убили, — составил фразу я, и едва удержался, чтобы не вскочить.
Бабка Евдокия ахнула и схватилась за сердце.
— Ты видела, кто это сделал? — прогремела Гоманчиха.
Ответ последовал незамедлительно.
«Да».
— Можешь ли ты назвать имя убийцы?
«Да».
Меня словно наэлектризовало. Во рту пересохло. Лёгкие заходили ходуном. В ожидании предстоящей развязки я подался вперёд и, не моргая, следил за манипуляциями хозяйкиных рук.
Лицо Гоманчихи заливал пот. Оно словно пропиталось кровью. Старуха задыхалась. Её трясло. Её силы явно были на исходе. Но, несмотря на это, она продолжала терпеливо водить руками по алфавитному кругу.
Ладонь хозяйки снова качнулась. Я устремил взгляд вниз, чтобы зафиксировать соответствующий её положению знак, но сделать этого не успел. Ночную тишину внезапно прорезал выстрел. Раздался звон разбитого стекла. Я инстинктивно зажмурился и втянул голову в плечи. В меня ударил град осколков. Стало темно. В мои уши ворвался хриплый вскрик. На руку капнуло что-то мокрое и склизкое. Послышался глухой стук. Со стороны окна повеяло сыростью…
Когда я разомкнул веки, передо мной расстилался мрак. В доме стояла тишина, которая изредка нарушалась походящим на жалобный плач скрипом форточки.
Я пошевелился. С меня посыпались осколки. Брезгливо стряхнув с рук налипшую на них слизь, я неуверенно позвал:
— Эй!
Рядом кто-то закопошился. До меня донёсся испуганный голос бабки Евдокии.
— Серёжа, это ты?
— Да, — отозвался я.
— С тобой всё в порядке?
— Вроде, всё.
— Слава богу! Лукерья, ты цела?
Ответа не последовало.
— Лукерья, эй! — заволновалась бабка Евдокия.
Её подруга продолжала молчать.
— Надо зажечь свет, — прошептал я. — Где здесь выключатель?
— За шкафом, — сообщила моя провожатая. — Но ты сиди. Я сама. Я быстрее его найду.
От меня стали отдаляться осторожные, шаркающие шаги.
— Ой!
— Что такое? — встрепенулся я.
— Воткнулась коленкой в угол дивана, — пожаловалась бабка Евдокия.
Немного поохав, она продолжила своё движение. Раздался характерный щелчок. Темноту озарила вспышка. Открывшееся моему взору зрелище было ужасным. Гоманчиха лежала на полу. Её лицо исказилось гримасой боли, зрачки закатились вверх, а из размозжённого, точно скорлупа яйца, лба, пульсируя, хлестала кровь.
Покрывавший стол ватман был усеян кусочками какого-то розового, похожего на желе, вещества. Некоторые из них осели и на мне. Поняв, что это ошмётки хозяйкиного мозга, я в страхе отпрянул назад и принялся судорожно сбрасывать их вниз.