Майор вытащил из-за сейфа видавшую виды двустволку и положил её перед Яшкой на стол. Я вгляделся. На прикладе значились выжженная звезда и символы: ВЧ-1967.
Моё сознание словно раздвоилось. Одна его часть бурно рукоплескала. Какой, всё-таки, молодец, этот Ланько! Профессионал с большой буквы! Как логично он систематизировал факты! Как скрупулёзно изучил все улики! Не упустил буквально ни одной мелочи! Но другая ставила его проницательность под сомнение. Что-то в выводах следователя было не так. Что-то низводило их до уровня иллюзий. Я поймал себя на мысли, что это будившее во мне противоречия «что-то» базируется на впечатлениях от реакции Яшки. Слишком уж естественным выглядело его недоумение. Слишком уж натуральным представлялся его шок.
Яшка побагровел до самых кончиков ушей. Он был до того ошарашен услышанным, что, казалось, лишился дара речи. Его глаза выпучились, правая щека задёргалась в нервном тике, как будто отплясывала канкан, а по лбу заструился обильный пот, словно его втолкнули в распаренную донельзя сауну. Его затрясло. Он смотрел на следователя, как на гигантского, кровожадного хищника, готовящегося поглотить его целиком.
Задыхаясь, точно выброшенная на берег рыба, Яшка пронзительно вскричал:
— Не делал я этого!
В моих ушах зазвенело.
Его казавшееся непоколебимым упрямство мгновенно сменилось горестным отчаянием, которое спроецировалось на его лице гримасой осознания беспомощности.
— Не делал! Не делал! — как заведённый повторял он.
— Нет, делал! Делал! — взревел Ланько.
Яшка испуганно съёжился и едва не свалился со стула.
«Сломался», — отметил про себя я.
Походя на изрыгающего огонь дракона, майор продолжал гневно верещать:
— Тебя видели, как ты после убийства старухи пробирался по задворкам с ружьём в руках.
— Это был не я!
— Нет, ты! Где ребёнок? Говори! Говори сейчас же! Или я прикончу тебя прямо сейчас, без всякого суда!
— Спроси у него! — провопил Яшка, указывая на меня. — Это он извёл мальчишку! А я никого не убивал!
Яшкино обвинение повергло меня в ярость. Моя кровь воспламенилась, в душе заиграла буря. Я уже приготовился вскочить, чтобы изо всех сил заехать по его физиономии, — оставить такую чудовищную клевету без реакции было невероятно трудно, — но грозный окрик Ланько вернул меня на место.
— Сядь!
Яшка продолжал истерично верещать. Его голос повышался с каждой произносимой им фразой.
— Ему только Наташкины деньги нужны. Она баба богатая. А отпрыск её был для него как балласт. Вот он от него и избавился, чтобы не мешал. Я это понял, когда он ко мне домой приходил. Зинка всегда была дурой. Дальше собственного носа ничего не видела. Снюхалась с ним, сделала всю грязную работу, он её и убрал, чтобы не болтала. А вы всё на меня свалить хотите.
Я едва не задохнулся от такой наглости. И если бы не безжалостный взгляд майора, в котором светилось откровенное недоверие к Яшкиным словам, того бы ничто не спасло от моих кулаков.
— Факты? Факты? — потребовал Ланько.
— Нет у меня фактов.
— Ну а нет — тогда и не клевещи. Угодил, как курица в ощип, и не знаешь, как из него выбраться. Несёшь всякую ахинею.
— Никакую не ахинею! — вскричал Яшка; его буйство невидимыми флюидами заполонило всю комнату; я почувствовал, что его трясучка начинает передаваться и мне. — Хотите, я вам всё расскажу? Всё без утайки. Всё как было. Вы только меня выслушайте. Ей богу, буду говорить правду.
— Сделай уж такое одолжение, — снисходительно кивнул майор.
Яшка глубоко вдохнул и приступил к изложению своей истории.
— Значит так. То, что с Зинкой приключилось что-то неладное, я понял ещё в тот день, когда пропал пацан Наташки Буцынской. Про пропажу пацана я, правда, узнал позднее. Но в тот день я к Зинке заходил. Это было вечером. Она была сама не своя. Смурная, неразговорчивая, нервы навыпуск, и какая-то перепуганная. Обычно она меня к себе на ночь пускала — там, выпьем, перепихнёмся, — а тут вдруг взяла и выставила. Говорит: «Не до тебя». Спрашиваю, в чём дело — отмалчивается. Потом, говорит, объясню. Захожу через несколько дней, — это было как раз в день пожара, — не узнать. Глаза горят огнём, на роже самодовольство. Но в чём дело — опять не говорит. Явно что-то скрывает. Лукаво мне подмигивает: «Хряпнем?». Спрашиваю: «А есть что?» — «Есть». И на стол «Гжелку» ставит. У неё отродясь такого пойла не было. Самогон, разбавленный спирт, суррогаты. А тут — «Гжелка». Сама, спрашиваю, купила, или подарил кто? Она ухмыляется: «Неважно»… Слушай, начальник, можно у тебя воды? В горле сухо, как в пустыне.
Ланько нехотя потянулся к подоконнику, взял гранёный стакан, наполнил его из стоявшего там же электрочайника, и без лишних церемоний пододвинул Яшке, едва не расплескав при этом половину его содержимого. Яшка жадно утолил жажду и продолжил свой рассказ.
— Ну, я насел на неё конкретно: что, как да почему? Она мялась, мялась, а потом отвечает: «Не пытай, всё равно не скажу. Не имею права. Слово дала. Спонсор у меня появился. Теперь богато жить буду». Ну, я свои расспросы прекратил. Сидим, гутарим, и в какой-то момент у нас разговор про Наташку зашёл. Слыхала, говорю, сынишку то её до сих пор ещё не нашли. Она саркастически так ухмыльнулась: и не найдут. Чую, здесь что-то неладное. Э, говорю, подруга, а твой достаток, часом, не связан каким-либо образом с этим? Она как взъерепенится: «Какое тебе до этого дело? Есть — ешь, пить — пьёшь. А будешь любопытствовать — скатерть самобранка для тебя закроется». Неспроста же она так взвилась. Явно неспроста.
Яшка покосился на пустой стакан и неловко попросил:
— Можно ещё плеснуть? Что-то меня сушняк долбит.
Ланько молча переставил чайник с подоконника на стол.
Пока Моисеев хлестал воду, я прокручивал в памяти то, что знал от бабки Евдокии, Маньки и Нади. Их воспоминания были с Яшкиными очень схожи. Во мне с новой силой заговорили противоречия. Одна часть моего разума твердила, что Яшка виновен, другая утверждала обратное. Но, как ни убедительно тот клялся в своей безгрешности, как ни пылко бил себя кулаком в грудь, все улики по-прежнему указывали на него. Правда, моя интуиция уже не воспринимала их бесспорными.
Хорошо, допустим, что он не виноват. Но как он тогда объяснит то, что его изобличало?
— А потом ко мне этот тип пришёл, — утерев губы, ткнул в меня Яшка. — У меня, мол, Зинка деньги брала. Отдавай. Я сразу понял, что «спонсор» — это он. Исчезновение пацана было выгодно только ему. Значит он его и… того. Ну и Зинку туда же, чтобы языком не трепала. Неужели вы этого не понимаете, гражданин следователь?
У меня отлегло от сердца. Наивность Яшкиной логики была столь очевидна, что воспринимать её серьезно мог только отъявленный глупец. По счастью, майор таковым не был. Его глаза сузились, уголки губ изогнулись вверх, и он, едва сдерживая в себе смех, изрёк: