– Не смейте так разговаривать с моей мамой.
– Думаю, вам лучше уйти, милорд.
Но виконт не ушел.
Он не мог. Он хотел им помочь. Дать им то, в чем они так явно нуждались. Но сделав это таким грубым образом, Джеймс задел гордость молодой женщины.
Гордость он понимал так же хорошо, как любой из людей в этом месте. В конце концов, он отказывался признавать, что нуждается в помощи. Он до сих пор действительно не в состоянии по-настоящему попросить о помощи.
– Простите меня. Это было крайне невежливо, и только человек моего бездумного класса мог так поступить. Это я повел себя глупо.
Мать вертела в руках ложку, поднимала ее к губам, но не ела. Спустя мгновение она подвинула миску дочери.
Пауэрз ухватился за скамью, пальцы вцепились в деревянную поверхность. Он с радостью почувствовал занозу, надеясь, что она поможет ему пережить это. Он молился, чтобы молодая женщина простила его громадную оплошность.
Из-за собственной гордости Стенхоуп совершенно испортил ситуацию. Теперь ему придется принять любое ее решение, даже если он должен будет покинуть это место и никогда не возвращаться. Даже если он хочет узнать их получше.
Пока виконт ждал, комната, казалось, застыла и замолчала. Мать подняла взгляд, глаза были прищурены. Она взяла дочь за руку и, притянув ее к себе, обняла.
Джеймс сглотнул, удивляясь, куда подевалось его красноречие. Он мог болтать часами, и на любой случай у него была заготовлена колкость. А сейчас? Он не мог заставить губы шевелиться. Только чувствовал, как сердце колотится о ребра. Что, если они отвергнут его?
Мать подняла ввалившееся лицо.
– Мы вам сказали. Нам не нужна ваша благотворительность, милорд.
Пауэрз хотел убежать от этой женщины, такой же непреклонной в своей воле, как он сам. Ее отказ был еще одним напоминанием, что он подвел еще одну мать и дочь, которым раньше была нужна его помощь.
И он не мог перестать думать, что, если бы он старался сильнее, сделал бы еще один шаг и не оставлял жену в одиночестве, она и его дочь могли бы быть сейчас живы.
Черт. Он чувствовал, как разрывается его сердце.
Девочка отстранилась от матери и подняла на него взгляд, ее маленькое личико вопросительно скривилось.
– Вам что, плохо? Вы поэтому болтаете вздор? Может, вы съели что-то испорченное? Я однажды съела и была такой же зеленой, как вы. Вы правда выглядите больным.
У Джеймса защипало глаза, и ему пришлось сглотнуть, прежде чем сказать.
– Мне плохо. Я обидел вас обеих, и мне очень, очень жаль.
Малышка нахмурилась.
– И от этого вы заболели?
Стенхоуп выдавил улыбку.
– Я заболел от воспоминаний, моя дорогая.
Гнев матери, кажется, рассеялся.
– Если вам нехорошо, то лучше оставайтесь сидеть. – Она помедлила, а потом коротко кивнула: – И спасибо за извинения. Это должно быть нелегко для важной особы вроде вас.
– Почему-то мне кажется, что вам досталось так же сильно, если не сильнее, чем мне.
Женщина пожала плечами, худоба ее плеч только подчеркивала движение.
– Конечно, разве всем нам не доводилось глядеть в лицо дьяволу?
– Это точно, – сказал виконт, почувствовав мельчайшую толику надежды на то, что ему удастся исправить положение. – Пожалуйста, примите мои извинения. Я вел себя непозволительно самодовольно.
Из ее горла внезапно вырвался легкий бурлящий смех.
– Это точно, вели, но мы вас прощаем. Начнем сначала?
– Я бы очень этого хотел, – серьезно ответил он.
– Я Элизабет Лафферти, а это моя дочь Бриджет.
Бриджет протянула руку.
– Приятно познакомиться…
Осторожно взяв ее маленькую руку в свою большую, Джеймс улыбнулся.
– Джеймс. И я очень рад познакомиться с тобой, Бриджет.
Элизабет улыбнулась.
– Что ж, с этим мы разобрались. И что такой господин делает здесь? Пришли отвоевать себе место среди ангелов?
Стенхоуп засмеялся и покачал головой.
– Думаю, об этом месте мне стоит забыть навсегда.
– А-а. – Она ухмыльнулась, в глазах промелькнули искры. – Ну, может вам удастся попасть в рай до того, как дьяволу станет известно, что вы умерли. Ничего нельзя знать наверняка.
Он потрясенно уставился на нее и снова рассмеялся. Куда подевалась изможденная женщина с беспокойным взглядом? Ее лицо светилось от веселья.
– Хорошо подмечено.
Бриджет сунула кусок хлеба в рот, быстро прожевала и произнесла:
– Вы не ответили на мамин вопрос.
Джеймс неудобно заерзал.
– Я здесь, чтобы узнать, что я самодовольный, эгоистичный тип.
Бриджет выгнула бровь.
– А раньше вы этого не знали?
– Это крайне бесцеремонное заявление, юная леди, – ответил он, подавив очередной приступ смеха. Было чертовски странно постоянно смеяться.
– Так и есть, – согласилась она. – Правда?
Элизабет Лафферти закатила глаза.
– Прошу прощения. У Бриджет что в голове, то и на языке. В это воскресенье она точно отправится на исповедь.
– Ну и ничего такого, – возразила Бриджет. – Он же ведь улыбается.
И виконт действительно улыбался.
– Послушайте, могу я навестить вас на этой неделе?
Элизабет помедлила, а потом тепло улыбнулась.
– Нам будет очень приятно. Но приводите с собой свою знакомую.
Он посмотрел через плечо.
Маргарет суетилась у практически пустых котлов, складывая приборы, чтобы унести их обратно на кухню. На лицо упало несколько рыжих локонов. Пока она работала, Пауэрз спрашивал себя, известно ли ей, что ее душа гораздо прекраснее ее очаровательного лица. И он не знал, сможет ли когда-нибудь отплатить ей за помощь и предоставленный второй шанс.
– Она мне не знакомая, – твердо сказал Джеймс. – Она – моя жена.
Джеймс отогнул бархатную штору и позволил газовому свету пролиться внутрь. Теплое сияние танцевало на каплях дождя, украшавших траву. В любой другой день за последние годы эти газовые фонари выманили бы его в ночь в поисках прощения.
Но не теперь. Сегодня был хороший день. Странный день, когда Пауэрз чувствовал себя дрейфующим, но свободным. Сосредоточившись на Элизабет и Бриджет, он на несколько часов смог оставить собственную боль позади.
Все не может быть так просто? Или может?
Виконт нахмурился, вообразив жизнь, которую, без сомнения, представляет для него Маргарет. Жизнь, посвященную ежедневным добрым делам. Некто, кто может однажды заслужил тень его уважения, но заодно и насмешки за отсутствие собственной жизни.