«Пингвин» обогнул ещё одну скалу. Это был не слишком высокий перевал – далее шёл спуск по леднику, окружённому новыми скалами и горными вершинами. Перед путешественниками открылось невидимое прежде ущелье.
Сразу изменились краски. Горы вставали красноватые, пурпурные, с фиолетовым оттенком. Всё это сочеталось с голубым льдом и белым снегом.
– Как красиво! – восхитилась Маша.
– Рокуэлла Кента бы сюда, – сказал Володя Пашковский.
– Кент – это кто? – тихо спросил Петров Васечкина. – Киноартист?
Васечкин задумался на секунду.
– Ты что, Петров! – насмешливо сказал он. – Какой же это киноартист? Кент – это философ. Ну там, знаешь, всякие философские вопросы. Вроде есть Бог или нет Бога. Мозгоклюй, короче!
– А-а, – с уважением сказал Петров.
– Сам ты, Васечкин, мозгоклюй! – тут же вмешалась Маша, которая ничего не упускала. – Слышал звон, да не знаешь, где он. Философ – это Кант. А Кент – художник знаменитый, американец. Нам Владислав Юрьевич про него рассказывал на рисовании. Тебя чего, не было?
– Может, я болел! – угрюмо сказал Васечкин.
– Ясненько! – хмыкнула Маша. – Кент очень здорово и красиво север рисовал, правда, Игорь Петрович?
– Абсолютная правда! – подтвердил профессор. – Рокуэлл Кент написал пейзажи Аляски, Гренландии и Атлантики. Замечательный художник. Хотя лично я предпочитают Рериха. Старшего, конечно, – Николая. Лучше него, на мой взгляд, горы никто не рисовал. Серия, посвящённая Гималаям, потрясающая! Моя любимая работа – это «Розовые горы».
– Розовые горы – вон же они! – взволнованно воскликнул Пашковский. – Это какая-то новая геология, Игорь Петрович! Это что, гнейсы?
– Кто такие гнейсы? – шёпотом спросил Петров у Маши.
На этот раз к Васечкину он решил не обращаться.
Но и Маша не знала. Отвечать пришлось, как всегда, Игорю Петровичу.
– Гнейс, – объяснил он, – это древняя горная порода. По химическому составу близка граниту и глинистым сланцам. А такие розовые горы, как мы сейчас видим, описывал известный полярный исследователь Эрнест Шеклтон. Давайте-ка сделаем привал. Отметим найденный проход хорошим обедом! Поводов у нас достаточно – спасение Владика, открытие ущелья, розовые горы!
Вездеход остановился.
Владик, крепко спавший при грохоте и толчках, сразу проснулся на остановке.
О том, что проход найден, было сообщено на базу, после чего все собрались в кают-компании на обед. Достали бутылку шампанского, разлили понемногу.
– За то, что мечты сбываются, друзья! – провозгласил тост профессор. – Мы на верном пути. По моим расчётам до нашей цели – таинственного района – осталось менее ста километров!
– Ура! – крикнул Васечкин.
И все его поддержали.
– А хотите, я вам свои стихи прочту, ребята? – немного застенчиво спросил Владик. – Я тут на днях написал…
– Читай, конечно! – ответил Федя.
– Мы стихи любим, – поддержал его Саша Слободской.
Владик встал, откашлялся и стал читать, как читают поэты, подчёркивая ударениями ритм, а не содержание, слегка подвывая:
Перед нами зелёные льды
И снега, раскалённые добела.
Ни людей, ни земли, ни воды —
Всё бессменная вьюга угробила.
Наши лица сжигает мороз,
Ветер свищет, как было обещано,
И встаёт за торосом торос,
Раскрываются злобные трещины.
Впереди только лёд. Только юг.
Только ось голубого вращения.
Мирозданья загадочный трюк,
Завораживавший поколения.
А для нас этот полюс – залог
Честной дружбы, душевного пламени,
И вращается сфера у ног
Молодого и нового племени.
– Вот такие стихи, – сказал Владик, слегка покраснев.
Все захлопали.
– В конце как-то не очень складно, – сказал Володя Пашковский. – А вообще неплохо.
– У меня только одно замечание, – улыбнулся Игорь Петрович. – Ты написал про торосы. Но это же не торосы, а заструги. Торосы бывают не на материковом, а на морском льде. В Арктике. А тут Антарктика.
– Ну, это не так уж важно, наверное, – возразил Владик.
– А по-моему, важно, – ответил профессор. – Стихи должны быть точными. Мне вот запомнилась своей нелепостью строка одного поэта – фамилию его я забыл. Он написал: «И там цветут цветы в лагунах». Но это же не может быть. Как могут в лагунах цвести цветы? Очевидно, автор спутал лагуну и лужайку. Или он имел в виду водяные лилии.
– А мне понравилось! – сказала Владику Маша. – Особенно про голубое вращение.
– Спасибо, – обрадовался Владик. – Ты очень хорошая и чуткая к поэзии девочка.
«Пингвин» двинулся дальше, в ущелье. Оно оказалось весьма извилистым. Поворот возникал за поворотом. Появлялись новые вершины, новые скалы, но Игорь Петрович считал необходимым провести их детальное обследование лишь на обратном пути. Ему хотелось побыстрее достичь загадочного района.
– Подумаешь! – сказал Васечкин Петрову, поглядывая на беседующих о чём-то Владика и Машу. – Я вот тоже стихи сочинил. Просто не хотелось всем рассказывать.
– Да ты что? – поразился Петров. – Правда?
Он с некоторым недоверием поглядывал на друга. Раньше Васечкин поэтом не был. С другой стороны, от него всего можно ожидать.
– Ясное дело! А чего тут такого? Каждый может, – скромно сказал Васечкин.
– Я – не могу! – честно признался Петров. – Ну, прочти.
– Пожалуйста! – пожал плечами Васечкин. И прочитал с выражением:
Когда-нибудь с годами
Припомним мы с друзьями,
Как по дорогам горным
Вели мы первый путь,
Как первыми сумели
Достичь заветной цели
И на Антарктиду
Со стороны взглянуть!
– Здорово! – восхитился Петров. – Ну ты, Васечкин, даёшь! Нежели ты сам сочинил?
Васечкин скромно пожал плечами.
– А я не знал, что ты поэт, – продолжал восторгаться Петров. – Слыхала, Маша, Васечкин тоже стихи сочинил! – заорал он.
– Ты чего, Петров, ку-ку? – ужаснулся Васечкин. – Кто тебя просил!
Но было уже поздно. Заинтересовавшаяся Петровским сообщением Маша подошла поближе.
– Чего-о? – спросила она. – Какие такие стихи?
– Классные! – сказал Петров. – Про нас. Ну, про нашу экспедицию.
– Правда? – Маша недоверчиво взглянула на Васечкина. – Ну, прочти!
– Да неохота чего-то, – сказал Васечкин. – Я уже читал.