– Что молчишь? – Василий Авдеевич уже утолил первый голод и с интересом следил за мной, иногда отпивая маленькими глоточками коньяк из пузатой рюмки.
– Да думаю… Понимаете, насколько я знаю, этот препарат в таком количестве… Он же не приведет к летальному исходу, если у человека здоровое сердце, а посему мне не очень понятно, на что рассчитывал преступник, когда затевал эту опасную авантюру с передачей бутылки, он же мог засветиться и при этом не достичь желаемого результата… – задумчиво рассуждала я вслух.
– Да? – Василий Авдеевич, похоже, не знал об этих тонкостях. – И что? – не постеснялся он спросить, хотя обычно полицейские, да и вообще мужчины, пытаются всячески скрыть свое незнание и зачастую делают вид, что это для них не новость.
– Мне кажется, что, прежде чем делать выводы, нам нужно уточнить кое-что… – Майор подкупил меня своей искренностью, и я охотно делилась с ним своими мыслями. – Надо выяснить о состоянии здоровья Остроликого…
– И неплохо бы и всех остальных участников вечеринки, – подхватил Василий Авдеевич, весьма довольный, что, наконец, уловил направление моих мыслей.
– Неплохо-то, оно, конечно, но это только вашими силами можно устроить, для меня, как вы сами понимаете, клиент и его безопасность на первом месте, – радуясь, что можно открыто делиться мнениями, проговорила я.
– Это само собой, я, собственно, для того и подъехал сюда, а не вызвал в отдел, так как визит мой скорее товарищеский, – он быстро огляделся, словно хотел убедиться, что нас не подслушивают, и, понизив голос, доверительно продолжил: – Мне гибель этого киношника на участке ни к чему, может такая волна из Москвы пойти, что стану я не начальником местного отдела, а помощником следователя где-нибудь в Сибири.
– Сейчас не ссылают…
– Зато с должности снимают, да еще и в звании понижают, а мне до пенсии всего ничего, я рисковать не могу… – посетовал он.
– Я понимаю.
– А знаешь, Евгения Владимировна, раз уж разговор сам выводит… Может, отложим ненужные церемонии и поговорим, что называется, по-мужски, дело-то, в конце концов, одно тянем… – допив одним глотком остатки коньяка в рюмке, решился он.
– Что ж, я и сама хотела предложить, – не стала я ходить вокруг да около. – У меня есть подозрения, есть некоторые предположения, но, как вы сами понимаете, чтобы выйти на верный след, мне их все надо проверить, а сделать это, образно говоря, имея на руках напуганного клиента, не получается… – Дождавшись понимающего кивка майора, я продолжила: – Так вот, перейду к делу. – Я притянула к себе ноутбук, и, оставив картинку из номера Остроликого в одной части экрана, во второй открыла увеличенную фотографию посетителя в кафе. – Это – муж актрисы Веры Котовой. У меня есть неподтвержденные сведения, что у нее была связь с Остроликим. Этот снимок сделан в тот вечер и за несколько минут до вручения уже известной вам бутылки, в которой экспертиза определила наличие вредоносного препарата. На площадке о приезде супруга Котовой ничего не известно, Вера ведет себя так, словно его не видела. Хорошо бы проследить за ней, чтобы установить, так ли это, а также в идеале выйти на самого Николая – так зовут ее мужа – и, не спугнув его, понаблюдать за ним. Ведь пока нет никаких оснований, чтобы его задерживать. На бутылке отпечатки только официанта, мои и Остроликого…
– То есть, ты думаешь, что этот муж решился убить режиссера из ревности?.. – подался вперед майор.
– Я пока воздержусь от заявлений, дождемся первых результатов, – мне не свойственно делать поспешных выводов, я предпочитаю опираться на конкретные факты.
– Как ни крути, а ведь это версия рабочая! – повеселел Василий Авдеевич и щедрой рукой налил себе в рюмку порцию янтарной жидкости из бутылки. – А что еще? – его глаза азартно блеснули. – Ну же, Евгения!
– Еще есть несколько странностей, но главная из них, пожалуй, одна, – слегка поразмыслив, произнесла я. – Супруга Остроликого куда-то тайно ездит, причем предварительно всегда прихорашивается, а на все вопросы мужа, где она была, придумывает вполне правдоподобные объяснения, но я отчего-то ей не верю…
– Оно и понятно, с такой-то техникой, – он многозначительно кивнул на мой ноутбук.
– Увы, она бессильна вне стен гостиницы, но я уже решила, как поступлю в следующую отлучку Елизаветы Ричардовны.
– Да, тут, пожалуй, ты уж сама, у меня нет столько ребят, чтобы за всеми установить слежку, сама понимаешь.
– Да, я понимаю, поэтому здесь помощи не прошу, пока, по крайней мере, – честно призналась я, так как с одной слежкой мне справиться было по силам.
– Что ж, славно, на том и порешим, – довольно потер руки Василий Авдеевич. – Поеду я, отдохну, а за угощение – спасибо. – Он скользнул нежным взглядом по початой бутылке коньяка.
– И вам – спасибо, – я поднялась, достала из тумбочки пакет и уложила в него оставшийся напиток.
– Будем держать друг друга в курсе. – Майор без тени смущения забрал из моих рук булькающую поклажу и бодро вышел в коридор.
План мой был прост, на следующее утро Остроликий поднялся, как никогда, рано. Елизавета Ричардовна и не думала сопровождать его, опять сославшись на какие-то неотложные дела, впрочем, Всеволод был настолько занят своими переживаниями, что, по-моему, даже не дослушал объяснений супруги.
– Ума не приложу, какая может быть работа, когда я выжат как лимон. Силы… да что там силы… мое вдохновение… мой талант… я чувствую они оставляют меня, – похоже, за ночь он полностью вжился в образ жертвы. – Я опустошен, я не могу ничего дать моему зрителю! О! Жизнь утратила смысл… – обернувшись ко мне в машине всем телом, он не скрывал слез.
– Да, печально, – коротко обронила я. – Однако к делу. – Мое равнодушие возымело должный эффект, наткнувшись на стену непонимания, режиссер, кажется, позабыл о личной трагедии.
– К какому делу? – опешил он.
– К вашему, другого у меня нет, – решительно отрезала я. – Сейчас мы зайдем в павильон, вы дадите задание актерам, да такое, чтобы освободить как минимум часа три, и мы уедем.
– Как, а съемки?
– Ну, вы же сами только что жаловались на невозможность работать в такой нервной обстановке, вот и дайте себе передых. Пожалейте себя и свое бедное сердце, – осторожно закинула я удочку, не желая пугать Всеволода прямыми расспросами о состоянии его здоровья.
– Да, вы правы, Евгения. Мне все это очень вредит. У меня же врожденный порок, мне с детства противопоказаны нагрузки… эх… да что там говорить… Я как вспомню ту лошадь… Просто чудо, что я жив, только осознание, что мое детище – мой фильм – так и останется не законченным, задержало меня на этом свете, – Всеволод довольно быстро вернулся к полюбившемуся амплуа жертвы, однако на этот раз я не склонна была иронизировать. В памяти в деталях всплыли подробности бешеной скачки, мертвенно-серое лицо режиссера, его жалобы на боль в груди и то, как похвально быстро он взял себя в руки, едва приступ отступил.