А это мы с мамой и сестрой! —
указываешь ты мне
на следующую фотографию,
попутно вспоминая
печальную историю.
– Бледная мама
с лихорадочным блеском в глазах,
уставшая и обессиленная.
Она сидит на краю кровати
и собирает с прикроватной тумбы
хлебные шарики
с ядовитой начинкой,
давясь, запивает их водой.
Она как-то особо нежно
ласкает меня!
Понимаю, что она уходит от меня
навсегда,
но ничего не могу
с этим поделать!
– Уходи, уходи, тебе пора, опоздаешь,
ну уходи же, все будет хорошо! —
сорванные почти на крик слова,
она продолжила с улыбкой
и с большим уверением
в благополучии действа.
С тех пор в ней что-то умерло,
отмерло как ненужное,
по каким-то причинам
непригодившееся,
как атавизм, как хвост!
С тех пор мама стала другой,
в тот день я ее потеряла!
Но найти ее в новом качестве
уже не представлялось возможным!
Она отдалилась от меня,
ее цвет превратился в бешено-красный.
В любой ситуации
она оказывалась крайне правой,
самой лучшей для окружающих во всем!
Я иногда боялась ее,
потому что это была не моя мама,
а кто-то другой!
Да, другой,
надевшей маску из вареной свеклы,
да так до конца ее никогда и не смывшей!
Наверное, я была лишней!
Да-да! Я была этим самым хвостом!
Мама ушла от нас с папой
в «новую жизнь»,
прихватив с собой мою сестру.
Ты плачешь.
Я ненавижу женские слезы!
Они всегда какие-то фальшивые,
подкупные,
но у тебя по-другому!
Когда сильные эмоции захлестывают,
ты уже не можешь сдерживать слез!
Независимо от повода, будь то обида
или впечатление,
оказанное произведением искусства,
по твоим бархатистым щекам
текут соленые дорожки!
Ты стесняешься своих слез при чужих!
Тебе немного неловко,
но ты ничего не можешь с этим поделать!
«Извините!» – это единственное,
что ты можешь выдавить в тот момент.
Ты мгновенно перевела тему,
суетясь над моими брюками:
– Надо застирать,
застирать кровь по-быстрому!
Потом никогда не отстирается! —
хлопотала ты над брючной тканью.
* * *
Пока ты возилась в ванной
с моими брюками
ко мне пришел твой любимец —
британский кот Пумчик.
Это короткошёрстный кот
серо-голубого окраса,
который внешне был похож
скорее на африканскую пуму,
чем на домашнего котика.
И характер был соответствующий,
если кого невзлюбит, то держись!
У нас с ним сложились
довольно нейтральные отношения —
он охотно делил со мной «свою территорию»,
признавая во мне «сильного самца».
Помню, как летом мы ходили на пикник.
Так вот, тогда в покрывале
мы принесли домой кузнечика.
Ох и верещала тогда Ирука
при виде этого насекомого!
Орала, мол, выбросьте эту гадость!
А Ленка назло сестре
посадила его в коробочек
и кормила яблоком.
Он ел по крупинкам,
беря каждую в передние лапы!
– В траве сидел кузнечик,
совсем как огуречик,
зелененький он был! —
весело пела у себя в комнате Ленка,
чтобы побольней задеть сестру.
На следующий день
мы поехали с Ирукой
на Птичий рынок
около площади Калинина,
чтобы выменять у Ленки
коробок с кузнечиком на котенка.
Только так можно было
утихомирить эту разбойницу!
В скверике напротив рынка
стоял народ со своим зверьем.
Идут люди с остановки через сквер
и присматривают себе питомца.
На самом же рынке всегда
за несанкционированную торговлю
гоняют.
Единственный официальный прилавок,
который там был, это лоток
Кретингской литовской зверофермы.
Женщины с какой-то невыносимой тоской
смотрели на серебристо-чёрных лисиц,
голубых песцов и норок.
Почти у самого входа стояла
миловидная женщина средних лет
с «плюшевым мишкой» в руках.
При приближении к ней «медвежонок»
оказался довольно крупненьким
мохнатым котенком
с серебристой флисовой шерсткой.
Ирука не смогла устоять
от такой пушистой красоты
и взяла котика в дом.
* * *
Ленка отыскала на антресолях
каблуки сестры.
Надела. Потопталась.
Туфельки,
как ни странно, оказались впору!
Она старательно держалась
на высоте шпилек,
крутилась в фуэте перед зеркалом
в наполненной солнцем зале.
Я взял со стола
карманное зеркальце