и пускал солнечных зайчиков
в ее улыбающееся лицо.
Она смеялась пуще прежнего!
Солнечные блики,
отражаясь от нежного лица,
делали его еще более прекрасным!
И вдруг каблук не выдержал
такого нахальства
и сломался!
Я успел подхватить ее.
Сердце билось,
как голубок в моих ладонях.
– Аригато! [14 - Спасибо (япон.)] – спешит освободиться Ленка.
Мое сердце прошито
стальной пулей из автомата АКМ.
Можно ли убить словом?
Я бегу, бегу с поля боя,
хотя это не по моим правилам!
Я ДЕЗЕРТИР!
* * *
В пятницу я шел с работы
усталый,
я бы сказал, какой-то изможденный
и думал только
о предстоящих выходных.
У моего подъезда
стояла твоя одинокая фигура,
освещенная желтым,
покачивающимся на ветру, фонарем.
А вокруг плясали
вечерние тени деревьев, скамеек, оград.
– Лена! – крикнул я издалека
и помахал рукой.
Ты, обернувшись,<
> сдержанно посмотрела в мою сторону.
Мы поднялись наверх,
в мою холостяцкую квартиру.
Ты, преодолевая ступеньку за ступенькой,
не произнесла ни звука,
к слову даже не поприветствовала!
А я ни на чем таком и не настаивал!
Жилище встретило нас
непроглядной темнотой,
холодной и неуютной.
Я поспешил
щелкнуть кнопкой выключателя.
При вспышке света ты дернулась,
словно маленький испуганный зверек,
и чуть не опрокинула
трехногую напольную вешалку.
– Нервишки шалят, *censored*ы!
Может, потому что весна? —
нервно шутишь ты.
Я приглашаю тебя
проследовать на кухню.
Твое лицо при свете лампы
мне показалось мелованно-бледным.
Ты морщишься от явной боли.
– Что такое? Что? —
беспокойно осматриваю тебя
в поисках болезненного места.
Ты задираешь рукав джинсовой рубашки.
Предплечье украшает
сине-буро-малиновая гематома.
– Подралась, что ли? —
сам собой назревает вопрос.
– Помоги мне, нужно проткнуть! —
стоишь ты на своем.
– Ты с ума, что ли, спятила?
Это нельзя делать,
это может сделать только врач! —
протестую я.
– Я знаю, ты сможешь! – заверяешь ты.
Я не найдя других предметов,
взял в руки канцелярские ножницы,
зажмурился и ударил острием «ножей».
В месте прокола
выступила черная густая кровь.
Ты рванула «джинсу» на части,
оставшись в одной футболке.
Попросила затянуть потуже,
не забыв сказать
свое тихое, измученное «спасибо».
Я достал из холодильника
бутылку саперави,
заначенную для какого-нибудь
особенного повода.
В Грузии это произведение винодельчества
называют «красильщиком»
из-за своей способности
окрашивать губы в сине-алый цвет.
«Вот и повод нашелся!» – грустно подумал я.
Ты, находясь «под мухой», созналась,
что таким вот варварским образом
проверяла твердость моей руки!
Позже, совсем охмелев,
ты поведала мне
довольно печальную историю.
У тебя была подруга Анечка,
с которой ты училась в одном классе.
Она тяжело заболела.
Ты позвала одноклассницу Олечку
навестить ее:
– Надо Аню навестить,
давай сходим к ней в выходные?!
Я хочу ее увидеть, она ведь болеет! —
настаиваешь ты.
– Она не хочет никого видеть! —
говорит тебе Оля.
Почему-то эта фраза произносится ею шипяще.
Как-то змеино-предупреждающе, что ли?!
Мол не суйся, не твое это дело!
Ты поддаешься ее словам.
Ведь, когда болеешь,
в самом деле ничего не хочется!
А через месяц
классный руководитель оповестила,
что наша Анечка ушла от нас.
Хочется взлезть на стену,
как будто, достав потолок,
можно что-то исправить!
Ох уж эта Оля, Олечка!
Может быть,
если б она согласилась тогда пойти,
то ничего страшного бы не произошло!
В Анечкиной небольшой квартирке
на огромном столе
лежит восковая кукла,
одетая в белое свадебное платье,
словно из музея мадам Тюссо [15 - (Музей мадам Тюссо (фр. Madame Tussauds) – музей восковых фигур в лондонском районе Мэрилебон.)].
Чем-то похожая на Анечку,
но только ПО-ХО-ЖАЯ!
Боже, Боже! Нет!
Не может быть! Это не ты! Нет! —
Ленкино сознание отрицает произошедшее.
Зареванная Анечкина мама говорит,
что Аня совсем не мучилась,
во сне умерла!
Господи,
на месте подруги могла оказаться ты!
От осознания этого
у тебя случилась жуткая истерика.
– Боже, если я достану потолок,
ты вернешь ее?
Боже, я достану потолок, верни, верни ее! —