все же обнаружился пакет молока.
Меня трясло от холода,
но я жадно глотал
холодную синевато-белую жидкость.
Я понимал,
что необходимо как-то подпитать
свой «утомленный солнцем и нарзаном»
организм.
К тому же я знал,
что без хорошей дозы снотворного
мне глаз не сомкнуть,
а на голодный желудок
любое лекарство – чистый яд.
Собрав все теплые одеяла и пледы,
я нырнул в их плюшевое нутро,
но сон как-то не шел.
Мой «близорукий» мозг
отчетливо видел,
как в глазах у борзых
мельтешат фонари – по цветочку! [16 - Из стихотворения И. А. Бродского «Неужели не я»]
И этой собакой борзой был я!
У меня щемило сердце
от предчувствия чувства.
Я вспоминал
недавно произошедшие,
немного спонтанные события:
Ленка машет руками в воздухе,
выводя слова на рыбьем языке.
Ее улыбка полна нежной грусти.
Она так похожа сейчас на тебя, Ирука!
Проснулся я тяжело
от телефонной трели.
Меня вызывали
по моему давнему делу
в Клайпеду.
* * *
В юности
отец служил надсмоторщиком судов,
которые приходили в порт.
И высадил он как-то
одну симпатичную немку,
которая показалась подозрительной
старшему по званию коллеге.
Прекрасная незнакомка
в шляпке и белом платье,
словно сошедшая
с пронизанного солнцем
полотна Сезанна.
Иностранка решила
просто-напросто откупиться
от парня в погонах,
вложив ему в руку «магарыч».
Он, смущенный,
хотел отстранить ее хрупкую руку
в белой кружевной перчатке.
Девушка робко преградила
путь его руки своей рукой
и тихо произнесла:
Hand aufs herz! [17 - от всего сердца (нем.).]
Mein Herr, das klein Geschenk [18 - мой господин, это маленький подарок (нем.).] —
уже смелее произнесла она.
– Nicht Sorgen machen!
Ich muß gehen [19 - Не беспокойтесь, я ухожу! (нем.).]! —
поспешила успокоить его фройляйн.
Отец, ошеломленный, так и остался
стоять со «взяткой» в руке,
которая оказалась не чем иным,
как антикварным веером
с золотым шитьем
и драгоценными камнями.
С такой вещицей
за пазухой не походишь
и в прикроватной тумбе
в казарме не спрячешь.
Созрел тогда у парня план:
схоронить свой клад
на чердаке общественной столовой.
Там под крышей
он нашел самое укромное местечко.
Схоронить-то схоронил,
да случилась с ним беда!
Разыгрался
сильнейший шторм в то время,
как отцу выпало дежурство
на смотровой вышке.
Почернело синее море.
Надсадно орали чайки.
Море дерзило
и плевало солью в лицо.
Трещали корабельные сосны.
Военные
и государственные стяги
полоскало по ветру.
Заискрились и сорвались провода.
Вдруг не выдержала,
упала смотровая вышка
и накрыла парня с головой.
Как же он жалел, что его руки
не могут дотянуться
до табельного оружия!
Застрелился бы, ей-богу! —
говорил,
вспоминая свои мучения, отец.
Вскоре от болевого шока
пришло спасительное небытие.
Очнулся он в госпитале
с переломом позвоночника
и ногой на вытяжке!
Какие тут мысли
о спрятанных сокровищах?
Скорее бы встать на ноги!
Так и уехал домой,
не поднявшись на чердак,
потому что ходил на костылях,
а делиться своей тайной
было не резонно.
Я же, в свою очередь,
так много слышал
об этой истории от отца,
что решил сам поехать
на поиски клада.
* * *
Получив «добро» от военной части,
на территории
которой находился нужный мне объект,
я побросал
самые необходимые вещи в рюкзак
и полетел в Клайпеду.
Меня окрыляло
предвосхищение открытия!
Начальник запросил 20 %
от стоимости находки,
я немедля согласился.
А что мне оставалось?
Я бы никогда в жизни
не увидел это произведение искусства!
После возни с бумагами,
на которых я поставил свои автографы,
закончилась официальная часть.
И я в сопровождении командира
и двух молодых бойцов
отправился в корпус,
где раньше находился пищевой блок,
а сейчас базируется склад
продовольствия.
Здание хоть и претерпело
перепланировку,
но было построено на совесть.
Я старался не отставать
от бравой поступи начальника,
который лихо взбирался
по скрипучей лестнице,