— Да так. Пока, увидимся, — машу я Лизе рукой и бегу через сад к крыльцу.
Промчавшись по коридору, залетаю к себе в спальню, закрываю дверь и ищу укромное место, где можно спрятать листовку. Под матрасом — слишком очевидно. В ботинок? Или за шкаф? Или под подушку?
Пока я выбираю тайник, в голове появляется призрачный голос.
Выкини ее.
Лезу в карман и трогаю сложенную бумажку.
Выкини ее.
Не выкину, оставлю. Даже не из-за содержания, а потому, что мне дала ее Лиза. Взять и выкинуть листовку, которую подруга берегла специально для меня? Разве так можно?
Выкини ее.
Достаю бумажку из кармана. Передо мной комод, где мы со Стефаном храним белье и скудные пожитки, которые привезли с собой. Над ним висит на гвоздике зеркало. Оттуда смотрит на меня отражение, бледное, с наливающимся синяком под глазом. Касаюсь красной, воспаленной кожи и вздрагиваю.
Папа смотрит на меня с фотографии.
— Куда спрятать листовку? — спрашиваю я у него.
И словно он мне ответил, я вижу идеальный тайник прямо рядом с ним. На комоде стоят книги. Я выстроил их по размеру, поменьше — слева, самые большие — справа.
Отодвигаю папину фотографию, свой серебряный значок, и достаю одну из книг. С обложки на меня сурово смотрит фюрер, а на алом флаге вьются белые буквы: «Майн кампф».
Я умолял родителей купить мне книгу фюрера, но они заявили, что я не смогу ее читать. Пришлось накопить самому, выполняя мелкие поручения для соседей. Как я гордился, когда шел из магазина. Но мама с папой оказались правы. Я не смог ее читать. Книга оказалась слишком сложной. И скучной.
У фюрера на обложке черные блестящие волосы и аккуратные усики. В темных глазах читается упрек. Будто он меня видит. Даже если он не прав, затеяв эту войну, он смотрит через фотографию прямо ко мне в комнату, и видит, как я стою перед его нечитаной книгой с листовкой, сброшенной с английского бомбардировщика.
— Ой, замолкни, — шепчу я. Потом разворачиваю листовку и прикладываю к обложке, чтобы оценить новый образ фюрера.
В ярком свете, льющемся из окна, проще разглядеть гору трупов у ног Гитлера. Солдат на переднем плане лежит лицом ко мне. Рот распахнут в немом крике. Глаза его мертвы. Тело скручено, пулемет вывалился из рук и лежит рядом.
Он похож на папу. Художник мог рисовать его с моего отца. Лишь встряхнув голову и протерев глаза, я приглядываюсь и понимаю, что это не папа. Это безымянный солдат, лежащий замертво у ног фюрера.
Гитлер убивает ваших отцов.
Долго изучаю этот рисунок. Он словно засасывает меня. Ноздри чуют пороховой дым, густыми облаками висящий над полем боя. Кожа ощущает жар пламени. В ушах стоит грохот танков и крики умирающих. Это не славная битва, о которых нам рассказывали, это жуткий, жуткий кошмар бессмысленной смерти.
— Карл?
Голос вырывает меня из пучины мыслей.
— Карл?
Лишь услышав, что дед поднимается по ступенькам, нахожу в себе силы выбросить эти видения из головы.
— Карл?
— Иду, — отвечаю я, но в горле пересохло, и слов не разобрать. Надо спрятать листовку. Ее не должны у меня найти.
— С тобой все хорошо?
Прочищаю горло.
— Да, иду.
Дед почти поднялся на этаж. В любой миг он может войти сюда.
Складываю листовку пополам. Пальцы дрожат и не слушаются.
Дед все ближе.
Не теряя больше времени, я сую листовку в книгу и плотно сжимаю обложку. Проверяю, что получилось незаметно, и тут дед входит в комнату.
— Чем занят? А то убежал и пропал с концами.
— Правда? — Пробую засунуть книгу на место, но соседние книги завалились в проем и мешают. Приходится раздвигать их углами обложки. — Прости. Задумался о герре Финкеле. Мы сегодня видели…
— Да, я слышал, — говорит дед, встав у меня за спиной. — Герр Ланг заходил, он тоже все видел.
— А он сказал, за что герра Финкеля арестовали?
Дед качает головой:
— Никто не знает. Может, герр Финкель сказал не то или продал что-то, чего в магазине быть не должно. Едва ли мы выясним.
— Думаешь, его забрали в штаб? — Перед глазами встает длинное серое здание у реки. — Вчера ночью Стефан, когда бесился, заявил, что они там пытают людей. Думаешь…
— Нет. Это… — Дед, замолкнув, прочищает горло. — Не забивай такими вещами голову.
— Лиза сказала, что люди помнят Вольфа еще маленьким. А герр Финкель знал его?
От этой мысли мне становится еще хуже.
— Да мы почти все его знаем, — тихо говорит дед. — Вольф развозил хлеб.
— А потом пошел в гестапо?
— Сперва был полицейским. Не лучшим, но вполне приличным. И только потом пошел в гестапо. Ну, все меняется. Люди меняются. Иной раз они делают такое… — Дед потихоньку замолкает, а я гоню мысли об окровавленном лице владельца магазина.
— Мне нравился герр Финкель, — говорю я.
— Карл, мне тоже. — В голосе деда звучит печаль. — Ладно, покажи-ка, чем ты тут занят?
Он кладет руку мне на плечо и заглядывает на полку.
— «Майн кампф»? Хм… Не лучшее чтение, скажу я тебе. — Он забирает книгу у меня из рук. Изучает ее со всех сторон, потом смотрит на портрет фюрера. — На мой вкус, суховата. А тебе как?
— Не читал, — признаюсь я.
— Я бы сказал, это нормально.
Поднимаю глаза, чтобы видеть деда в зеркале на стене.
— И вряд ли буду.
Дед долго смотрит на меня, будто укладывая в голове эти слова, а потом слабая улыбка появляется у него на губах, и в уголках глаз собираются морщинки. Кивнув, он сжимает мое плечо.
— Хорошо, пусть пока стоит, где стояла.
Он возвращает мне книгу, и я ставлю ее на законное место. Сдвигаю назад фотографию папы, беру в руки свой серебряный значок. Разглядываю, вспоминая тот день, когда его получил, а заодно и Йохана Вебера, потом открываю шкаф и прячу награду под грудой носков. Закрыв ящик, снова изучаю отражение деда.
— Когда-нибудь это все кончится, — говорит он. — Думаю, кому-то предстоит многое объяснить.
— Ты о чем?
Дед цыкает зубом и смотрит в потолок.
— Ну, я не специалист, Карл, но рано или поздно война закончится, и такие люди… — он кивает на полку с книгами, — такие люди с удивлением поймут, что по всем счетам надо платить. Они получат свое сполна.
Дед подогревает воду в печке. Пока я умываюсь, он ищет холодное, чтобы приложить к глазу.