– То, что нужно. – Кинт начал ломать ногой крышку и ящик, внутри которого были слежавшиеся тряпичные мешочки с какой-то трухой.
Через несколько минут в кострище уже горел огонь, внутри грота стало светлее. И Кинт еще раз осмотрел грот. На поясе скелета на лежанке обнаружилась небольшая пузатая фляжка, обтянутая кожей.
– Ребята… вы, должно быть, знаете Яна Григо. Вы ведь наверняка контрабандисты, так? А это ваше убежище. – Кинт одной рукой пытался отстегнуть фляжку, не получалось, и тогда он, вынув из-за голенища нож, срезал ремешок, открутил пробку, зажав фляжку между колен, и понюхал. – Вот спасибо, приятель! Немного, но мне должно хватить.
Стало значительно теплее, Кинт, разломав еще одну крышку ящика и подкинув деревяшки в огонь, уселся рядом на старый камзол из кучи тряпья и начал развязывать повязку, помогая себе зубами. На пол полетела портупея с пистолетами, жандармский китель, меховая безрукавка. Оставшись в нательной рубахе, Кинт надсек ее внизу и оторвал сначала одну полосу, потом еще раз и еще, порвав одну из полос на куски поменьше. Осмотрев то, что осталось от рубахи, он снял и ее и разложил на коленях, сверху положил нож, пистолетный шомпол, а старый штык от однозарядной винтовки, что висел на поясе у скелета, сунул в костер. В месте ранения плечо распухло и сильно болело.
– Кость вроде цела, – сказал Кинт, разглядывая и ощупывая плечо, морщась и шипя от боли, – ага, и дырка с другой стороны… везучий ты, Кинт Акан.
Кинт, разговаривая сам собой, больше делал это от волнения и даже страха. Здесь его никто не видит и не слышит, кроме двоих безмолвных хозяев грота, и Кинт отпустил вожжи эмоций, воли и прочего бесстрашного и лихого. Он просто человек, он ранен, голоден и устал…
– Ну-ка, без этого будет совсем тоскливо. – Кинт сделал несколько глотков из фляжки покойника и даже кашлянул от крепости напитка. – Ммм… отличный шант! Сколько же ему лет, что так настоялся?
Сделав еще один глоток, он полил из фляги на рану и сморщился от боли. Затем, переведя дух, обильно смочил маленький лоскут шантом, положил сверху на рану и взял в руки шомпол… Часто дыша и настраиваясь на то, что надо сделать, он поднес шомпол к лоскуту и резко протолкнул его в рану насквозь… Кинт взвыл диким зверем, сжав зубы так, что казалось, они сейчас раскрошатся. Кружилась голова, выступил пот и стало тошнить.
– Полдела сделано, – дрожащим голосом сказал Кинт, глядя, как из потревоженной раны, выступила и потекла кровь, – главное теперь не останавливаться, не свалиться без сознания раньше времени и не истечь кровью…
Зажав зубами ремешок портупеи и схватив штык, кончик лезвия которого уже раскалился и покраснел, он приложил раскаленное острие к кровоточащей ране… Крик заметался меж стен грота и устремился вверх, к звездам. Дрожащей рукой Кинт снова положил острие штыка на угли, продолжая часто и громко дышать. Перед глазами все плыло, все тело поглотила слабость, невыносимо болела рана, но дело надо было закончить… Кинт чуть развернулся спиной к костру, затем, словно филин, повернул голову назад и изогнул шею в попытке увидеть выходное отверстие и, снова схватив штык, опять приложил его уже с другой стороны плеча.
– Все… – после непродолжительного звериного крика, прошептал Кинт, выдохнул и потерял сознание…
Кинт пришел в себя, когда от отверстия наверху в грот опускался столб солнечного света и частицы пыли танцевали в нем свой причудливый танец. Кинт даже засмотрелся, а потом ощутил холод от камня, который уже пробрался до костей, бил озноб, может, от холода, а может, от перенесенной боли, похоже, и от того и от другого. За пару больших глотков Кинт допил содержимое фляги, перевязал лоскутом рубахи рану, оделся и с большим трудом добрел до лежанки, прихватив старый суконный камзол и портупею. Спихнул скелет, улегся на его место и, накрывшись камзолом, закрыл глаза, ощущая, как шант приятным теплом растекается по жилам, боль понемногу уходит и ее можно терпеть.
Кинт проснулся оттого, что было очень жарко, его трясло и очень хотелось пить, снова наступила ночь, звуков боя не было слышно, наверху завывал ветер, и тучи закрыли небо. Он сполз на каменный пол и на четвереньках, проверяя пространство перед собой, пополз к каменной чаше, нащупав ледяную воду, Кинт жадно напился, вернулся на лежанку и снова провалился в бредовый сон…
– …ты молодец, сынок, я горжусь, что смог воспитать тебя таким. – От уголка единственного глаза расходились глубокие морщины, мастер-наставник Чагал улыбался, курил свою причудливо изогнутую трубку и смотрел на Кинта.
Они вдвоем сидели на низкой лавке меж двух могильных камней, на кладбище сиротской школы.
– Вы же мертвы…
– И что? – Чагал выдохнул дым и повел рукой в сторону. – Он тоже мертв.
Кинт повернулся и увидел Вакта, он, все такой же семнадцатилетний, сидел на песчаной дорожке и мечтательно смотрел в небо, где под белыми облаками лениво плыл дирижабль.
– Транспортный, – кивнул на него Вакт и посмотрел на Кинта, – он подкрепление привез в форт, теперь северянам некуда деваться, и их осталось только раздавить, как клопов!
– Точно, как клопов! Ржавый шомпол им всем в печенку!
Кинт, вздрогнув, повернулся на голос.
– Чего? – Брэтэ озадаченно осмотрел себя, будто у него что-то не так с одеждой.
– Капитан?
– А ты кого ожидал увидеть, ее? – Брэтэ кивнул за спину Кинту.
Повернувшись, Кинт увидел Сэт. Она сидела в какой-то беседке, затянутой зеленью густого вьюна, и рисовала… Рисунка было не разглядеть, Сэт сделала еще несколько штрихов углем, сняла с подставки рамку и повернула изображение к Кинту.
– Он очень похож на тебя. – Сэт улыбалась, показывая Кинту рисунок ребенка в колыбели.
– Точно, похож, – подтвердил Брэтэ, подойдя к Сэт, а потом обернулся и, показав свой немалого размера кулак, добавил: – И не вздумай сдохнуть в этой дыре, а здесь нет для тебя места! Вставай уже, драный китель!
– Сэт! – закричав, Кинт подскочил на лежанке и уставился на скелет рядом, который смотрел пустыми глазницами на луч света, косым столбом падающий с потолка.
Несколько минут Кинт сидел неподвижно, снова и снова прокручивая в мыслях видение, что явилось ему во сне.
– Я видел ее среди мертвых… – прошептал Кинт и закрыл глаза, а одинокая слеза скатилась по щеке, задержавшись на жесткой щетине.
Кинт чувствовал, как он слаб, его потряхивало, живот подвело от голода.
– Нет, подыхать я не собираюсь, – сказал Кинт вслух, с трудом поднялся и снова взялся осматривать содержимое грота и карманы его мертвых хозяев.
Нашлось кое-какое походное снаряжение, в основном истлевшее от времени, но медный котелок, пара медных мисок и кружек, жестяная коробка с мешочком травяного чая, превратившегося в труху, мешочек соли – были очень кстати. Обнаружилась пара кожаных кошельков с дюжиной монет в каждом, в основном серебром, но были и золотые кесты терратоса. Неплохо сохранившийся в ножнах, но покрывшийся ржавчиной палаш, вполне острый, однозарядная винтовка, к ней пяток патронов, два капсюльных револьвера, порох в стеклянной банке, превратившийся в серый комок, мерка, горсть капсюлей и пуль, десяток гильз. Мелочевка из личных вещей, накидка от дождя из тонкой кожи, пара мотков тонкого шнура, на удивление еще крепкого, но это оттого, что чем-то пропитан, масляная лампа без масла и семь ящиков с тряпичными мешочками с неизвестным, истлевшим содержимым. В саквояже была одежда, которая рассыпалась в руках, а на его дне, похоже, мышиная нора. Оценив, на сколько еще хватит дров от разломанных ящиков и если разобрать лежанку из жердей, Кинт сделал вывод, что еще неделю можно будет погостить в гроте и восстановить силы, однако, если ничего не есть, то шансы выжить стремительно сокращаются.