На меня напал колотун. Руки дрожали, а палочка будто сама ударяла по внутренней стороне бубна-треугольника, выбивая чистый звук, – такого результата невозможно было бы добиться сознательно. Извлекаемые мною – мною ли? – звуки вторили пению не впавшей в транс сестры. Прихожане оборачивались, улыбались мне, кивали, словно думали, будто я знаю, что они знают, что я знаю.
Я улыбнулся им в ответ, а потом повернулся к Шерри-Ли и пожал плечами.
– Это не я извлекаю звуки из треугольника, – прошептал я сквозь зубы.
Ее большие глаза сверкали от слез.
– Благослови тебя Бог, Мартин, – ответила она с улыбкой Мадонны. – На тебя снизошел Святой Дух!
Теперь уже трое мужчин и священник держали змей – все они были в трансе, и все произносили тексты из Библии, имеющие отношение к змеям.
Унылая сестра выговаривала последние слова какого-то утраченного языка, и какие-то неземные звуки исходили из стальной трещотки в форме треугольника.
Все остальные либо рыдали, либо кричали «Аллилуйя!», а мне хотелось выпить.
– Рад видеть тебя сегодня, брат, – улыбнулся преподобный, когда я, все еще в полном оцепенении, вышел на солнце.
Я пару раз моргнул.
– Восславьте Господа, пастор Захария!
Впавшая в транс сестра сидела на поросшем травой берегу и, как и я, ждала, когда к ней вернутся земные чувства.
Шерри-Ли что-то всовывала ей в руку, а та, по-видимому, отказывалась. Победила Шерри-Ли, скрепив свою победу поцелуем.
Вдруг пастор Захария подался ко мне и впился в меня губами.
– Церковь Христа приветствует тебя, – заявил он. – Братья и сестры, давайте поприветствуем друг друга священным поцелуем!
В то утро меня поцеловали в губы четырнадцать мужчин в возрасте от девятнадцати до семидесяти лет. Я не спросил почему.
– Не кури, – попросила меня Шерри-Ли, когда мы длинным караваном двинулись от церкви. – Курить и пить нельзя, табу.
– Господи! – вздохнул я.
– И не богохульствуй.
Я запихал сигарету обратно в пачку и спрятал ее под сиденьем.
– Ты была права, – признал я. – Я потрясен.
Шерри-Ли просияла и улыбнулась.
– Разве не изумительно?
Пастор Захария пригласил нас на трапезу у него на ферме, расположенной за Бэсинджер-Вэй. Шерри-Ли с воодушевлением согласилась. Я планировал напиться и обкуриться до чертиков в «Венере», но Шерри-Ли все еще была милой, белой Христовой невестой, и мне не оставалось ничего другого, кроме как ждать, когда завершится период «табу».
У пастора Захарии в округе Окичоби было семьсот голов крупного рогатого скота на заливных лугах общей площадью сто семьдесят восемь гектаров.
– Возблагодарим за это Господа, – ответил я, будто знал, о чем он говорит.
Клан пастора, оказывается, владеет этой фермой с Гражданской войны, и сам Джордж Хенсли в сороковых-пятидесятых годах несколько раз гостил здесь.
– Папа, он понятия не имеет, о ком ты говоришь, – заметил мускулистый пижон со стрижкой ежиком, в майке и шортах.
– Ты прав, брат мой, не знаю, – улыбнулся я.
– Я тебе не брат, – оскалился он крайне недружелюбно.
– Джордж был основателем нашей церкви, – объяснил пастор Захария. – Именно он все и начал, благослови, Господи, его душу!
– Что с ним случилось? – полюбопытствовал я.
Пастор Захария оглянулся на свой одноэтажный дом-ранчо, откуда женщины выносили закуски.
– Его укусили, – ответил он.
Все начиналось как милый, хотя и безалкогольный, пикник на свежем воздухе.
В основном мы подкреплялись рисом и лимонадом.
Но затем мы углубились в ожесточенную дискуссию по богословским вопросам.
Потом Шерри-Ли стала играть со своей племянницей, малышкой в синих штанах на лямках, а женщины снова возблагодарили Господа за щедрость Его.
А в это время мужчины усердно расчесывали старую зарубцевавшуюся рану, нанесенную Церкви Небесных Знамений Иисуса Христа.
Кто-то когда-то – янки, евреи или мусульмане – предпринял попытку доказать, что шестнадцатая глава Евангелия от Марка на самом деле заканчивалась на восьмом стихе. Стихи же с девятого по двадцатый, на которых были основаны мои отношения с Шерри-Ли и всей сектой «змеедержателей», – позднейшая средневековая вставка. В заговор, как считалось, были вовлечены все, начиная с Флоридского отделения охраны окружающей среды и заканчивая актером театра и кино Джоном Траволтой и Ага-ханом, имамом мусульманской секты исламистов, крупным индийским земельным собственником. Понимая, что от меня в таком споре, который уже стал ритуалом, проку мало, я незаметно вышел из-за стола и отправился искать Шерри-Ли.
Я нашел ее на крыльце. На коленях у нее сидела голубоглазая племянница. Шерри-Ли беседовала с сыном пастора.
– Мартин, ты знаком с Восьмеркой? – спросила она, прикрывая глаза рукой от солнца.
– Мы уже познакомились, – кивнул Восьмерка, державший в руке гантель. – Ты англичанин, что ли?
– Да, а что? – прищурился я.
– Англичане – они типа янки, да? – спросил он, поигрывая мускулами.
– Почему тебя зовут Восьмеркой? – ответил я вопросом на вопрос.
Он выронил гантель, вскинул руки и ухмыльнулся.
– А чего ты у меня спрашиваешь? Кто зовет меня Восьмеркой, у того и спроси.
На правой руке у него недоставало мизинца и безымянного пальца. Лихой парень, похоже, не из робкого десятка!
– Славная девчушка! – сказал я, оборачиваясь к Шерри-Ли.
– Озорница! – улыбнулась Шерри-Ли. – Вот пытаюсь кое-что у нее разузнать.
Шерри-Ли подбросила малышку на колене, та взвизгнула от восторга, вырвалась и убежала.
– Учти, спущу на тебя собак! – крикнула ей вслед Шерри-Ли.
– Я ее поймаю и допрошу! Я большой специалист по части выведывания тайн.
Шерри-Ли поспешила направо, я – налево, и девчушка, прятавшаяся за деревом авокадо, оказалась у нас в руках.
– Я буду ее держать, а ты задавай ей вопросы, – сказала Шерри-Ли, обнимая смеющуюся малышку.
– У испанской инквизиции длинные руки! – Я погрозил девчушке пальцем. – Как тебя зовут?
– Энджи, – взвизгнула она.
– Сколько тебе лет?
– Четыре с половиной года.
– Какой твой любимый цвет?
– Не знаю. – Она пожала плечами. – А у тебя какой любимый цвет, Шерри-Ли?
– Голубой, как небо, как море и как твои глазки, дорогая.
Энджи кивнула и сказала: